Дилижанс Сьюзи направлялся к открытым воротам, и когда кареты инвалидов стали притормаживать, наш возница тоже натянул поводья, убавив аллюр почти до шага. Я спрыгнул на землю и стал разглядывать подъезжающие фургоны: у одного от парусинового верха шел дым, другой пьяно рыскал из-за соскочившей оси, но все хотя бы были целы, а Грэттен и два саванеро с ружьями в руках выполняли роль арьергарда.

Повозки въехали внутрь, и когда за ними последовал первый из фургонов, пассажирки которого громко стенали, за исключением Афродиты, истово молотившей по заднему борту огрызком зонта – видимо, ее еще не покинула ярость берсерка, – я поспешил к воротам. У меня сохранилось смутное воспоминание о просторном дворе, окруженном двухэтажными зданиями, потом я взбежал по ступенькам на парапет над главными воротами. Прямо вниз последние четыре фургона подъезжали к проходу, Грэттен, держа винтовку наперевес, помахал мне. Далее на четверть мили простиралась пустая прерия – до излучины реки, где около дюжины индейцев сновали туда-сюда, но к форту не приближались. Потом я, в совершенном изнеможении, осел по стене на пол. Плечо саднило и ныло после кувырка с лошади, на тыльной стороне ладони запеклась кровь – бог знает чья.

На лестнице раздались шаги и появился Грэттен, весь закопченный и улыбающийся.

– Чего изволите, сэр: орешков или сигару? – говорит он.

Я поднялся. Слышно было, как внизу затворяют тяжелые ворота, саванеро и возницы выражали свое облегчение смачными ругательствами, на дворе в беспорядке толпились фургоны, мулы и волы ревели и ржали, перекрывая вопли шлюх. Инвалиды, очумевшие и испуганные, вылезали наружу. Я разглядел Сьюзи – ее лицо было бледным, а волосы всклокочены.

– Боже правый! – произносит вдруг Грэттен, и я вижу, как он в недоумении вертит головой. Я тоже стал смотреть: на объятый суетой двор, на скопление фургонов и упряжек, на молчаливые дома, на большие круглые башни, на широкие переходы и парапеты, на развевающийся над нашими головами «Олд Глори». И понял, почему, обычно сдержанный на язык, Грэттен выругался.

В форте Бент, кроме нас, не было ни одной живой души.

Сейчас мне, конечно, известно, как так вышло – Уильям Бент был чокнутым и бросил свою чудесную крепость на произвол судьбы и на съедение жучкам-точильщикам – или какие там у них есть жуки, – но тогда загадка казалась совершенно неразрешимой. Вот мы здесь, испуганные и измученные, едва унесшие ноги от этих чертовых дикарей, бывшие на волосок от смерти, но место, которое мы ожидали увидеть полным народа, оказывается пустым, хотя флаг реет и ничего не тронуто. Пока погонщики и саванеро расставляли охрану и ухаживали за животными, а остальные размещались на нижних этажах, готовя пищу и ухаживая за двумя или тремя нашими ранеными, мы с Грэттеном обрыскали весь форт от чердака до подвалов. И никого не нашли, разве мышей.

Но даже будучи покинутой, цитадель производила потрясающее впечатление.

По моим прикидкам, это был квадрат со стороной шагов в сто – точно утверждать не берусь, – с кирпичными стенами высотой двадцать футов и достаточно толстыми, чтобы выдержать любой таран. Имелись там две мощные башни типа мартелло[84], размещенные в противоположных углах. Вдоль северной стены шли два яруса строений с прохладными комнатами, напротив, через двор, располагались тенистые пассажи из магазинов и лавок. Внутри надворной башни находились помещения для караула и слуг с очагами и каминами, а в западном конце находились бочарная и плотницкая мастерские, кузница и склады. Крыши зданий образовывали широкий помост, идущий по внутреннему периметру стен; в западном конце на этом уровне располагался даже небольшой дом с крылечком, предназначенный для коменданта, а также – черт побери! – бильярдная, которую обещал мне Грэттен, а я все не верил. Шары, как ни в чем не бывало, лежали на столе. Я был настолько изумлен, что не удержался, взял кий и катнул красного. А ведь всего десять минут назад я болтался на бортике фургона, пытаясь увернуться от томагавка!

– Не могу поверить, что это на самом деле! – воскликнул я, пока Грэттен, снова собрав шары, примеривался к кию – игрок он был никудышный. – И куда, черт возьми, все подевались?

Было в этом нечто зловещее – вещи на месте, не хватает только самих людей. Куда бы мы ни сунулись, все в полном порядке: обеденный салон с дубовой мебелью и столом, накрытым белоснежной скатертью, посудные шкафы ломятся от тарелок и бокалов, ведерко для вина с бутылками бургундского урожая сорок второго года, галеты в бочке, кусочек сыра, затерявшийся в буфете, и портрет Эндрю Джексона[85] на стене.

Та же самая картина в лавке: и кузнечные инструменты на месте, и плотницкие принадлежности не тронуты; хранилища ломятся от шкур, бизоньих курток, одеял, гвоздей, свечей и всего, чего душе угодно, – нашлись даже сургуч и писчая бумага. Провизии на складах хватило бы на целую армию, так же как вина и спирта, в спальных комнатах некоторые из кроватей остались незаправленными, на столе в домике коменданта стоял букет увядших цветов, а в нужнике сохранилась аккуратно разорванная на куски газета.

– Что бы тут ни произошло, – говорит Грэттен, – уходили они в дьявольской спешке.

– Но почему индейцы не разграбили форт?

– Они не знали. Похоже на то, что Бент, а может, и Сент-Врен были оставлены дня два назад. Не спрашивайте меня, почему. Инджины об этом не догадываются: смею предположить, что преследовавшая нас шайка – единственная в округе, причем недавно прибывшая. Знай они, что тут пусто – не прекратили бы погоню за нами.

Звучало разумно, но наводило на тревожные мысли.

– Ты полагаешь… они могут вернуться? Индейцы, я имею в виду.

– Кто знает? Наших приятелей было не более тридцати, и около дюжины из них мы срезали. Может, подойдут другие, а может, и нет. Точно могу сказать одно: с учетом всех наших погонщиков и саванеро у нас полтора десятка стволов – а для нормальной обороны такого места нужно не менее полусотни. Поэтому нам остается надеяться на то, что наши краснокожие друзья не дождутся подкреплений.

Эти слова побудили меня снова подняться на стены, чтобы убедиться, исправно ли несут службу дозорные. Индейцы оставались на месте, у тополиной рощи, но новых сил заметно не было. Ночь обещала быть лунной, врасплох в темноте нас не возьмут. Я пораскинул мозгами: мы внутри – это уже хорошо; есть шансы, что какой-нибудь караван или партия торговцев появятся прежде, чем индейцы усилятся и нам тут станет жарковато. Хм, выражение может оказаться не столь уж фигуральным, если на то пошло.

Тем временем мы подошли к резиденции. Стало слышно, как Сьюзи выражает свое удовольствие удобствами, а шлюхи – энтузиазм своим размещением. Они принялись стирать одежду и весело щебетать на хорошо обустроенной кухне, где наша черная кухарка гремела кастрюлями. Мне стало лучше. Мы не воспользовались просторным корралем за стенами, разместив животных на площадке для фургонов на главной площади. Возницы мигом развели огонь и принялись шарить по кладовым; послышались смех и пение, наполняя пустынное пространство веселым эхом. Инвалиды дышали воздухом на стенах, а один четырехглазый идиот даже предложил совершить променад до реки. Я разубедил его, заметив, что местные жители в такое время без топоров из дому не выходят. И знаете, он жутко удивился: мне сдается, что гнавшихся за нами мерзавцев этот простофиля принял за назойливых коммивояжеров, пытавшихся сбыть нам бисер и горшки.