— Что? Да, да, все прошло хорошо. И больше ты из меня ничего не вытянешь. Чтобы ты все Нику растрепала?

— Бел, не забудь ему тоже сказать, что он тебе нравится.

— Он и так знает.

— Нет, не знает. Мужчины понимают только то, что написано крупным шрифтом.

— Может, мне еще микрофон прицепить, чтобы ты мне в следующий раз все продиктовала, что сказать?

— Хорошая мысль. Ты уже пригласила его к маме с папой?

— Конечно, о чем ты говоришь. Вив, я что, по-твоему, совсем идиотка? Они познакомятся на нашей золотой свадьбе, не раньше.

— Да ладно. Они у тебя хорошие. Вот увидишь, он очарует твою маму до смерти.

— Кто знает? Может, она так расчувствуется, что заставит его причесаться: «О, Уильям, в ванной лежит чистая расческа. Физический труд, конечно, мало располагает к тому, чтобы следить за собой».

— А ко мне она всегда хорошо относилась.

— Ты всегда была любимицей у учителей. Кроме того, ты ей не дочь.

— Господи, она тоже человек.

— Нет, не человек. Ее занесли на землю инопланетяне, чтобы люди мучились своим несовершенством.

— Чего ты такая злая? У тебя же должен быть посткоитальный экстаз.

— Ну, есть немного. Только я себя как-то чувствую…

— Как?

— Странно. Как будто меня… Не знаю, как тебе объяснить. Ладно, я побежала, Уилл идет.

Три часа утра. Желтый свет прикроватной лампы отбрасывает сонные тени. Белла заворочалась и посмотрела вокруг сквозь приоткрытые веки: свет, подушка под щекой, лицо Уилла напротив. Щетина на его щеке, темные волоски уже отросли. Волосы разметались по подушке. Господи, она любит в нем все, даже ноздри. Придвинувшись, она зарылась лицом в его шею.

— Привет. — Он, как и она, едва приоткрыл глаза.

— И тебе привет.

— Ты знаешь, — он потянулся, как кот, — я впервые понял, что влюбился, в тот момент, когда увидел тебя в том невероятно сексуальном платье. Ты сбегала по лестнице и выглядела такой красивой, что я просто потерял дар речи.

— А, тогда понятно.

— Заткнись. А когда ты начала причитать по поводу живота, то вдруг стала такой юной и беззащитной, как будто впервые идешь на взрослый праздник.

Он снова закрыл глаза и, до того как уснуть, успел поцеловать ее левую бровь.

Она придвинулась к нему так близко, насколько могла, пытаясь втянуть, впитать его каждой клеточкой своего тела. Глаза ее под закрытыми веками наполнились готовыми пролиться слезами.

— Господи, оставь его мне, — тихо, как ребенок, который не отваживается вымолвить свое желание вслух, молилась она. — Я буду очень, очень хорошей. Оставь мне его.

Белла проснулась первой и выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить Уилла. Она приготовила чай и внесла его в спальню. Он лежал, вытянувшись вдоль кровати, не так, как обычно, по диагонали, один занимая всю ее целиком. Сейчас он лежал абсолютно неподвижно, и лицо его ничего не выражало. Поставив поднос на кровать, она прильнула к нему:

— Уилл?

Ответа не было. Ее брови сошлись в отчаянной гримасе. Рот пересох. Руки стали липкими и холодными. В ушах отдавался громкий стук сердца.

Отец Патрика медленно поднимается по лестнице, встречая ее в боковой комнате. Он крепко обнимает ее.

— Я опоздала?

Джозеф кивает:

— Он так и не очнулся. Говорят, он не страдал.

Услышав эти слова, она думает:

«Как в мелодрамах про врачей. Он не страдал. И что из этого?»

Джозеф так сжимает ее, что она почти задыхается. Роуз, мать Патрика, словно онемела, она смотрит отсутствующим взглядом. Белла подходит обнять ее, и они стоят так, поддерживая друг друга, как выжившие жертвы кораблекрушения.

— Софи уже выехала из Ньюкастла, — говорит Джо. — С Аланом еще не связались.

Белла понимает, что его родителям нужно ее присутствие, нужно ощущение молодой жизни.

— Пойдешь посмотреть на него?

В ее голове рикошетом проносится беззвучное НЕТ. Ей страшно и стыдно.

— Как поступил бы Патрик на моем месте? — спрашивает она себя. — Чего бы он хотел?

Она кивает только один раз, и сиделка ведет ее вон из комнаты, приговаривая, что она может не торопиться, может попрощаться с ним как следует.

Она видит его через маленькую стеклянную вставку в двойных дверях. Патрик лежит в небольшой комнате за ними на узкой, как каталка, кровати. Она медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь подавить приступ головокружения и животного ужаса, потом толкает дверь. Столик у кровати покрыт хрустящей белой салфеткой. На нем стоит букет свежих цветов из бледно-желтых гвоздик, пушистых веточек папоротника, оранжевых, уже начинающих коричневеть астр.

Она смотрит на Патрика сверху вниз. Его рот открыт. Видны старые серебряные пломбы и маленькая дырочка в переднем зубе, которую он так и не собрался залечить. Это так на него похоже. Странно, но именно эта мысль заставляет ее заплакать, часто и мелко всхлипывая. Она досадливо утирает слезы. Зубу уже не нужна пломба.

Почему ему не прикрыли рот? Ведь должны были. Глаза закрыли. Какая-то часть ее хотела закрыть их сама, но другая часть просто не смогла бы этого сделать. Что, если они вдруг снова распахнутся?

Он выглядит немного бледнее, чем обычно. Неудивительно, при таких обстоятельствах. Половину головы закрывает повязка. Белла думает, глядя на ее первозданную белизну, что повязка наложена просто для того, чтобы скрыть от близких развороченный череп.

Осиротелая. Вот кто она такая — осиротелая невеста. Люди будут смотреть на нее с жалостью, разговаривать с ней полушепотом. Будут смущаться, не знать, что сказать.

Кроме повязки да пары ссадин на лбу, Патрик выглядел совершенно нормально, как будто прилег, как он это часто делал, ненадолго вздремнуть. Быть может, если его потормошить, он вскочит и скажет: «Я не храпел». Как он всегда говорит. «Говорил», — поправила она сама себя.

Она снова переводит взгляд на цветы, проводит по махровому краешку гвоздики пальцем. Кто-то заботливо собрал этот букет, подрезал концы, обобрал нижние листья, постелил на стол салфетку и разгладил ладонью складки. Тот, кто это сделал, знал, что осиротевшие люди замечают каждую деталь и для них не существует мелочей.

Одна его рука лежит поверх чистой больничной простыни. Она хочет коснуться ее, дотянуться и пожать ее, но нужно ли это Патрику или ей, она не знает. Ей так хочется ощутить его тепло, ощутить его рукопожатие. Попробовать? Прикоснуться к нему, чтобы почувствовать холод, восковую гладкость, чтобы больше не оставалось сомнений.