Я вкратце описал профессору события последнего часа.

– Очень и очень странно, – покачал головой Семакин, теребя маленькую бородку. – Возможно, несчастные попали под воздействие пси-излучения. Мои лаборанты недавно зарегистрировали незначительный всплеск этой субстанции как раз в том районе…

– Это всё очень интересно, проф, но не мог бы ты побыстрее оформить нам пропуск. Настя тяжело ранена и до сих пор без сознания.

– Да-да, конечно, я сейчас.

Семакин неуклюже развернулся и побежал. Вскоре он обогнул склон увала и скрылся из виду. Через несколько минут учёный появился в сопровождении капитана с нашивкой в цветах украинского флага на рукаве. Сумерки изрядно сгустились, да и дождь сократил видимость, так что на этот раз Семакин подсвечивал дорогу фонариком. Капитан задал несколько вопросов касательно происшествия, попросил меня чуть позже заглянуть в комендатуру и по рации передал приказ пропустить нас в лагерь.

Ворота в бетонном заборе открылись без промедления. Лавируя между преградами, «Хамви» доехал до сваренного из стали цилиндра с узким окном-бойницей и гордой вывеской «КПП» на полукруглой стене, дважды качнулся, преодолевая «лежачего полицейского», миновал несколько однотипных зданий, похожих на вахтовые домики, и скрипнул тормозами возле трёхэтажного белого строения с широкими пластиковыми окнами.

Из дверей тотчас выскочили лаборанты Семакина – видимо, тот их предупредил заранее, когда договаривался с военными. Они вытащили носилки с Настей и скрылись внутри помещения. Я помог Бульбашу выбраться из машины, подождал, когда Гиви спустится с крыши автомобиля, передал раненого ему, а сам отправился в комендатуру.

Комендатурой громко называлась сколоченная из толстых фанерных щитов будка с одним маленьким окном. Внутри кроме капитана находился молодой солдатик. Он суетился возле обшарпанной тумбочки с бурлящим на старой электроплитке чайником.

– Пить будешь? – спросил капитан. На вид ему было чуть больше тридцати.

– Спасибо, не откажусь.

– Ерёменко, принеси стакан товарищу сталкеру.

Солдатик крикнул: «Есть!», – и скрылся за неприметной дверью в углу. Похоже, там находилась кладовка или что-то вроде того.

– Расскажи ещё раз в подробностях, что с вами произошло, и начни с самого начала. Я книгу решил написать о Зоне. Истории разные от сталкеров собираю, чтобы потом это литературно оформить и в издательство какое-нибудь отослать. Знаменитым хочу стать, понимаешь, а то жена моя с писачушкой каким-то убежала: сказала, что он, видишь ли, известный на всю страну человек, а я тупой солдафон с одной извилиной.

Капитан нахмурил лицо, грозно сдвинул брови к переносице, стукнул кулаком по столу. «Видно, сильно любил жену, раз до сих пор так реагирует, – подумал я. – А может, просто наболело, решил перед незнакомцем душу излить, поправить психологическое здоровье, так сказать».

– Профессор упомянул, что за вашей группой отправляли вертолет. Это так? – Я кивнул. – Про это тоже рассказать не забудь. И вообще, чем больше всяких разных подробностей, тем лучше. Можешь даже что-нибудь из прошлых ходок приплести для пущего интересу.

Появился солдатик. В руках у него была бутылка водки и сложенные друг в друга стаканы. Я-то думал, капитан мне чаю выпить предлагал, а он, оказывается, вона о чём говорил.

Рядовой разделил глухо звякнувшие стаканы, поставил на стол. Рядом водрузил бутылку водки. Опять скрылся в каморке, откуда в скором времени принёс доску с краюхой хлеба и шматом серого от перца сала. Капитан достал из кармана складной нож, с щелчком выкинул лезвие и принялся нарезать закуску. Пока он хозяйничал, Ерёменко обхватил замызганной тряпкой ручку чайника, снял его с плитки и поставил рядом на кипу мужских журналов. Потом сел на табуретку в углу и затих.

– Меня Гаврилой зовут, – сказал капитан, скручивая пробку с бутылки.

– Колдун, – представился я, наблюдая, как он разливает водку по стаканам.

– Ну, давай, за знакомство.

– Давай.

Чокнулись. Выпили. Закусили.

– Ерёменко! Неси бумагу с ручкой, щас за Колдуном записывать будешь.

Пока рядовой бегал за письменными принадлежностями, капитан плеснул ещё водки. Мы снова выпили, и я начал рассказывать. Когда бутылка опустела, я только-только подошёл к истории с вертолётом. Капитан приказал рядовому сгонять за следующей порцией прозрачного, но едва Ерёменко вскочил с табуретки, дверь открылась. В комендатуру вместе с шумом дождя и свистом ветра ворвался профессор в мокром, испачканном кровью халате. Вода капала с волос на плечи, текла по бледному лицу учёного, собиралась лужицами вокруг изгвазданных грязью полуботинок с прилипшими к ним лохмотьями полиэтиленовых бахил.

Сердце у меня в груди отчаянно забилось. Я почувствовал, как ноги враз стали ватными.

– Проф, что случилось? Настя?!

Я вскочил со стула, бросился к двери, но Семакин холодными мокрыми руками схватил меня за плечи:

– Крепись, Колдун, мы сделали, что могли, но… слишком поздно. Если б ты привёз её хотя бы на час раньше.

– Пусти! – Я вырвался из его хватки, ударил по двери ногой и выбежал на улицу. Дождь заливал мне глаза, яростно хлестал по лицу, затекал за шиворот. Ничего не видя перед собой, я бежал по лужам, не разбирая дороги. На повороте поскользнулся, плюхнулся в грязь и сильно ушиб колено о камень. Барахтаясь в грязной жиже, встал на ноги, не обращая внимания на резкую боль под коленной чашечкой, побежал к дому, где Семакин оперировал мою Настеньку. Резво взбежал на крыльцо, ворвался внутрь.

Из широкого фойе в стороны вели два коридора. Возле входа в один из них толпились трое парней в белых шапочках и таких же, как у Семакина, запачканных кровью халатах. Я бросился к лаборантам, чуть не сбив с ног замухрышку в квадратных очках с толстыми линзами. Тот выронил бумаги из рук и что-то закричал мне вслед.

Помощники Семакина перестали шептаться и преградили мне дорогу.

– Туда нельзя! – крикнул один из них.

Я врезал ему снизу в челюсть. Тот рухнул как подкошенный, остальные посторонились, решив не испытывать судьбу.

Настя в распоротом до пояса комбинезоне лежала на столе. Рыжие волосы потускнели и рассыпались вокруг бледного лица. Нос заострился, щёки впали, глаза ввалились. На её обнажённой груди виднелось пять тёмных дырочек с коронами запёкшейся крови по краям. Тонкие бурые дорожки тянулись к животу и скрывались под разрезом комбинезона. На краю стола сиротливо стояла медицинская ванночка с хирургическим зажимом и пятью кусочками свинца. Всё-таки Семакин успел достать пули перед тем, как Настя умерла.

Я сел возле жены, взял её руку, прижал к своему лицу. Медленно покачиваясь взад и вперёд, я стал напевать её любимую песню. Когда-то очень давно, ей перед сном пела эту колыбельную мама. Настя рассказала мне об этом, когда мы лучше узнали друг друга, и даже несколько раз сама спела её. Это была очень красивая песня о волшебном городе, откуда к детям приходят сны.