Память, как воспаленная рана, больно заныла, подсовывая мне образ Игната и кадры того вечера, того несостоявшегося поцелуя. Поцелуя, который мог бы все изменить. Который мог бы помочь мне начать все заново, переступить черту.

Глеб Николаевич говорит, что еще слишком рано. Что я должна дать себе еще немного времени. Я должна подождать. Но сколько? Разве у меня было столько? Мне казалось, что еще немного, и я потеряю Игната. И если я потеряю его, то меня уже ничего не спасет. Он был моим маяком, моим якорем, он был единственным человеком, благодаря которому мне хотелось двигаться вперед. Он делал меня сильнее, рядом с ним я оживала, ему мне хотелось улыбаться, к нему хотелось идти, с ним хотелось говорить, к нему прикасаться…

Но я не могла. Я не находила в себе сил и храбрости, я не знала, как с ним объясниться, какие найти слова. Он бы все понял, да, он бы дал мне время, чтобы привыкнуть, он бы не давил и ни на чем не настаивал. Я уверена, с ним было бы легко.

Если бы только я смогла ему объяснить… Но этого я не могла. Я не знала, что сказать, чтобы не оттолкнуть, не вызвать отторжения, неодобрения, жалости, и прочих ненужных чувств. Я прокручивала в своей голове сотни возможных вариантов, но ни один из них в моих воображаемых беседах не заканчивался ничем хорошим. В каждом из них в конечном счете я теряла Игната. Я теряла его, и все цвета снова меркли. И моя жизнь снова превращалась в бессмысленное существование.

Я не хотела снова возвращаться в свое унылое серое ничто. Слишком долгий и тяжелый путь был проделан для исцеления. Слишком много усилий приложено. Я не могла отступить.

Дождавшись окончания установленного Игнатом срока, не имея никакого плана и заготовленных слов, я все же набралась смелости и позвонила ему. С твердостью, которой на самом деле не ощущала, сказала, что месячный срок истек, и я намерена вернуться на тренировки. Игнат, с не меньшей твердостью, ответил, что это невозможно: он уехал, и вернется лишь через неделю.

Голос его был бесцветный, безразличный. Казалось, его нисколько не тронул мой звонок, и его абсолютно не беспокоило то, что он нарушает наши договоренности. Его отнюдь не интересовало, что я с этой долбанной болезнью потеряла уже черт знает сколько времени, и по его вине теперь потеряю еще больше. Его не волновало, что опасность с каждым днем подбиралась ко мне все ближе и ближе. Его это не касалось. Ему до этого не было дела. Он был занят. И ему было плевать на мои проблемы. Я даже не успела что-либо добавить, он просто сбросил вызов. Он не стал слушать. Да и зачем?

Ему было плевать на меня.

***

Игнат

Заснеженная столица, еще не сбросившая праздничные огни, хочешь не хочешь, навевала ощущение праздника. Музыка, играющая на каждом углу, улыбающиеся люди, неспешно прогуливающиеся по тротуарам, солнце, почти не греющее, но ярко отбивающееся от снежных сугробов и украшенных витрин, играющее цветными переливами. Все это вызывало странное умиротворение и веру в какое-то незримое волшебство. Веру в лучшее. Веру в то, что все наладится. Что любые ошибки можно исправить, и нет ничего невозможного.

А может дело вовсе не в праздничных огнях. Может все дело в том, что впервые за очень долгое время я увидел надежду в глазах брата. Я никогда не забуду тот его взгляд, когда я протянул ему папку с истрепавшимися от постоянного листания страницами, и стопку смятых долларовых купюр. Потерянный взгляд, непонимающий, даже испуганный.

Я никогда не хочу забывать, как этот потерянный взгляд меняется, как блестят глаза, как загорается искра, когда он наконец понимает, что я ему предлагаю. Как она разгорается в настоящее пламя, подпитанное уже настоящей укрепившейся надеждой, когда молодой врач, расписывает Ваньке этапы лечения и разъясняет ему какие-то заумные молекулярные схемы.

Я не забуду, как впервые за долгое время увидел улыбку брата, настоящую, искреннюю, радостную, когда он, пообщавшись с соседом по палате, который уже заканчивал свое лечение, после с возбужденным видом расписывал мне возможные результаты.

Я не забуду, как он обнял меня, так крепко, что затрещали кости, и посмотрел на меня с такой благодарностью, что защемило в груди. Он ничего не сказал, просто обнял, но мне больше ничего и не надо было.

Да, наверное все дело не в огнях и не ряженых елках. Я бы их даже не заметил каких-то пару недель назад. Еще совсем недавно мне не было дела до праздников. А сейчас я, с удовольствием попивая горячий глинтвейн на двадцатиградусном морозе, с кривой улыбкой наблюдал за катающимися на катке детьми, и мне тоже хотелось вытворить что-то эдакое. Схватить ледянку, и крича во всю глотку, скатиться с самой большой горы. Как когда-то в детстве.

Или повторить что-нибудь из моих самых глупых поступков. Рвануть автостопом по области без копейки в кармане, а потом добираться домой пешком. Сорок километров между прочим. Это был славный марш-бросок, до сих пор вспоминаю с содроганием.

Подраться с пьяным гаишником. Как меня пронесло, не знаю, видимо, он был реально в гавно, и ничего не вспомнил на утро, раз меня на следующий день не упекли в каталажку.

Забраться ночью в спортзал школы и сломать всех козлов, из-за которых когда-то мне прилетела тройка по физкультуре, пфф… мне! тройка! Ну как я мог не отомстить?

Ай, да нет. Это ерунда. Это еще не самый дерзкий поступок. На спор пойти на собеседование в стриптиз-клуб — вот это было да-а. Наверное, это и займет первое место в моем списочке безумств. Как же с меня ржали мои одногруппники, по воле которых я вообще подвязался на эту дурацкую затею, и как больно мне втащил тогда охранник клуба… Мда, мне есть что вспомнить. Не знаю, стоит ли этим гордиться, но глупостей я натворил предостаточно, уж точно будет что рассказать внукам.

А может это вовсе и не глупости. Может это и есть реальная жизнь. Моя жизнь. Наша. Жизнь, в которой я вечно что-то вытворял, а Ванька меня вытаскивал из передряг. Хотя и вдвоем мы чудили не меньше. У нас была насыщенная жизнь.

А сколько еще неосуществленных планов у нас оставалось. Сколько их накопилось с самого детства.

Взять палатку и пойти в недельный зимний поход. Пожить отшельниками с месяцок. Прыгнуть с парашютом. Ограбить банк, и все деньги раздать бедным. Уехать на три года в Африку к неразумным племенам, научить их читать и пить водку. Научиться играть на гитаре. Переспать с Джоли. Взобраться на Эверест.

Я усмехнулся. Мы с братом были очень разными, разного хотели от жизни, но в детстве наши мечты совпадали. В детстве мы верили, что можем достичь самых смелых целей и самый небывалых высот. Даже не так. Мы знали это наверняка!

Странно, что с возрастом, вместе с потерей веры в чудо, в Деда Мороза, зубных фей и волшебных гномов, мы перестаем верить и в себя заодно. Забиваем на свои мечты и перестаем ставить цели. Странно, что, будучи маленькими, нам кажется, что мы можем покорить этот огромный мир, а становясь взрослыми, мы теряем самих себя в этом большом мире.

Становиться таким взрослым странно, неправильно и плохо.