Обругав себя последними словами и по обыкновению поудивлявшись, как можно быть таким непроходимым толстокожим тупицей, я всё же взял себя в руки и на следующий же день отправился искать заём. До нужной мне суммы оставалось немного: три-четыре месяца плодотворной работы. Но сейчас я чувствовал — тянуть больше нельзя. Ваню надо вытягивать. Ему необходимо дать надежду, встряхнуть, заставить работать над собой, тогда к нему вернётся былая стойкость. Реабилитация ему поможет, я был уверен.

Однако взять кредит не удалось: что в такси, что в спортклубе я работал неофициально, с такими, как я, весьма неохотно делились деньгами. Не зная, что еще предпринять, я прибег к последнему, самому удобному, но самому нежеланному варианту — позвонил Кире. Пришлось выложить ей все начистоту. О чем я довольно быстро пожалел, ведь она, хоть и без секунды раздумий достала нужную сумму, но после — битый час меня отчитывала за то, что сразу к ней не обратился. И еще час пыталась вправить мне мозги, внушая, что я ни в чем не виноват, и ругаю я себя и мучаюсь совестью напрасно и себе же в ущерб.

Покинул я Киру с достигнутой целью, но выжатый как лимон после ее мозговыносящей работы с моим «закомплексованным сознанием». Думал, что вот сейчас все наладится, дела пойдут в гору, черная полоса сменится белой. Но в тот же день в зале появилась Полина.

Не знаю, наверное со стороны нормальному адекватному человеку показалось бы, что ничего такого уж страшного не произошло. У меня же было ощущение, что она просто взяла и раздавила меня, как давят, и даже не замечают этого, ползающих под ногами букашек. Казалось, я реально чувствовал, как ломаются кости, лопаются легкие, и рвутся мышцы, как внутренности затапливает густой теплой кровью. Мне не было бы так паршиво, если бы она просто меня оттолкнула. Это не беда, я привык к страху, отвращению, унизительной жалости и вежливому игнорированию со стороны окружающих. Но она так смотрела… Она смотрела так, будто действительно верила в свои слова, будто я и правда хорош собой, будто я и правда какой-то там особенный.

Если бы она не дала мне повод думать, что я ей действительно нравлюсь, я бы чувствовал себя иначе. Меня бы не захлестывало от злости, с которой я не могу справиться даже спустя три дня. Я бы не сходил с ума от непонимания, что горело где-то внутри и жглось невыносимо, как спирт, вылитый на открытую рану. Я бы не прокручивал события того вечера, ежедневно, кадр за кадром, от которых сердце каждый раз начинало сходить с ума и биться, как ненормальное.

И когда это со мной произошло? Когда дурацкий орган, перегоняющий кровь, шибануло, как электрошоком, после чего он забился совсем иначе? Когда?

Когда она впервые пришла сюда?

Когда я увидел ее улыбку?

Или когда я увидел ее рисунки?

А может быть как раз три дня назад, после ее первого прикосновения? С того самого момента, когда она впервые протянула руку и осторожно, почти благоговейно коснулась моего лица. Когда я позволил подушечкам ее пальцев проводить по линии челюсти, по щеке, вверх, против щетины, против моего отталкивающего уродства, против убеждений, стереотипов и вообще всего того, что я знал об этом мире.

Ее взгляд, ее слова, ее прикосновения. От того, что я не могу выбросить из головы воспоминания, хочется шибануть себя головой о стену. От того как мой мозг тщательно записал все это, хочется пустить себе пулю в висок, вышибить нахрен этого предателя.

Я помню каждый вздох и каждое касание.

— Ты даже не догадываешься, какой ты? — Снова воспроизвожу в памяти ее образ, и то, как эти слова еле слышно произносят ее губы, пока зачарованный взгляд скользит по моему окаменевшему лицу. А меня от каждого прикосновения полосует по нервам. Будто дотрагивается и режет, кромсает лезвием. И голос ее обволакивает, пьянит, туманит разум. Влечет непреодолимо…

Мы, черт возьми, даже не коснулись губами. Были близки к этому, но нет. Она вовремя опомнилась и отшатнулась. Вот теперь было правильно. Вот к этому я привык. Страх. Страх в глазах при взгляде на мое лицо. Спасибо, хоть не отвращение.

Подобные взгляды были мне привычны, но никогда не причиняли такой тупой саднящей боли.

Зачем она все это делала? Зачем говорила те слова? Зачем дала повод думать, что я могу ей на самом деле нравиться? Зачем позволила оказаться так близко? И на хрена, на хрена все это сидит теперь в моей голове так плотно, словно гвоздь, намертво вбитый в череп?

И когда меня отпустит? Должно же отпустить в конце концов?

Сумею ли я прийти в себя, взять себя в руки, и не скулить как побитый щенок, когда она снова появится здесь, в этом зале? Смогу ли я и дальше ее тренировать?

Хватит ли мне месяца, чтобы излечиться от этой чертовой неизученной болезни?

Полина

Четыре недели тянулись невыносимо медленно. Я старалась занимать время чем только можно было, чтобы не замечать бесконечно долго ползущих дней: я читала, рисовала, выполняла задания психолога, записалась на онлайн-лекции итальянского художника и пересматривала их по два раза, гуляла с мамой, ездила с ней на выставку в соседний город, снова читала и гуляла, но все это не слишком помогало. Я даже однажды встретилась с Ритой, чтобы отвлечь себя от переживаний по поводу Игната, и переключиться на другие переживания, более привычные, и давно понятные.

Я думала, что Рита сможет отвлечь меня от мучащих меня мыслей, но все вышло совсем наоборот. Мы были лучшими подругами когда-то, могли говорить друг с другом часами, о любых вещах, темы для разговоров не иссякали никогда, но в этот раз между нами словно пролегла бесконечная пропасть из неловкости и отчуждения. Разговор не вязался. Рита боялась задавать вопросы мне, я не знала, что спросить у нее. Я разучилась общаться с людьми, и я не знала, чем теперь жила бывшая подруга. Чтобы хоть как-то сгладить дискомфорт, я спросила ее о Сергее. Я никогда не понимала, что их связывает, у них не было ничего общего, но они уже так долго вместе. Я спросила первое, что пришло в голову, и, как оказалось, попала на благодатную почву: Ритка, до этого неуклюже ковыряющая свой десерт, и то и дело заунывно вздыхающая, в мгновение ока расцвела. Принялась захлебываясь рассказывать об их совместных путешествиях, о планах на жизнь, о готовящейся свадьбе.

Я слушала Риту, видела ее горящий взгляд, видела, с какой любовью она рассказывает о своем женихе, и… мне было больно. Я пыталась изобразить улыбку, слушая подругу, но вид наверное у меня при этом был такой, будто у меня болят зубы, и я в конце концов просто отвернулась, уставившись в окно, а Ритка продолжала о чем-то восторженно тарахтеть, наверное даже не переживая о том, слушает ли ее собеседник.

Не знала, что слушать о чужом счастье так тяжело. Наверное, я просто завидовала. Мне подобные чувства были недоступны. Я не могла любить, я не могла заводить отношения, я не могла планировать свою жизнь. Да что там, я даже просто поцеловаться с парнем не могла, не говоря уже об остальном.