– Давай оставим в покое Надю.

– Ну и ты меня к моим мужикам не ревнуй.

– Вернемся к убийствам.

– Я тебе все рассказала.

– Нет, не все.

– Что тебе еще надо от меня?

– Почему нож оказался в багаже у Кряжина?

– Да очень просто. Я его туда подложила.

– А куда делся первый, которым ты убила режиссера?

Девушка едва уловимо смешалась. Щеки ее слегка запунцовели.

– Выбросила, – отмахнулась она.

– Выбросила – куда?

– Какая тебе разница?

– И все-таки...

– Ну, кинула в щель в тамбуре. Там, где сцепка. На каком километре – не помню.

«Так, вранье номер раз, – с облегчением подумал Полуянов. – Она не знает, что нож настоящий убийца подложил в карман халата Волочковской. А теперь он находится у меня в багаже... Значит, Марьяна не убийца. Но почему тогда на себя наговаривает?»

– А когда ты убила Прокопенко?

– Как из-за стола ночью вышла. В полвторого, наверное.

– И ты сразу отправилась к режиссеру – убивать?

– Да.

– А нож уже с тобой был?

Девушка (во второй раз за беседу) поплыла, чуть помедлила с ответом. Но проговорила твердо и даже с вызовом: «Да!»

Кажется, опять вранье.

И тут дверь купе решительно распахнулась. На пороге возник бледный Старообрядцев и с ходу обратился к Диме:

– Она врет. Марья не виновата. Я видел, как она выходила ночью из-за стола, – а до того постоянно находилась у всех на виду. Я выглянул, проследил за ней. И пошла она, Дима, прямиком в ваше купе. С бутылкой шампанского и двумя стаканами.

– Вы сами все врете, – надула губки Марьяна, и теперь Полуянов окончательно понял, что девушка НЕ убийца.

– Зачем ты лгала мне? Зачем сама на себя клеветала? Кого выгораживала?

– Никого я не выгораживала.

– Тогда зачем эта мистификация?

– А лучше было бы, чтоб ты в разгаре съемок главному герою руку сломал?

– Какое самопожертвование... – буркнул Дмитрий. – Ты просто дура, Марьяна!

– А ты – не только ходок, но еще и трус. Погулял, а потом: «Ах, что было бы, – передразнила она Полуянова (и довольно похоже), – если бы моя мадам увидела в моей куртке чьи-то женские трусики!» Умел шкодить – умей и ответ держать.

Дима почувствовал, как на его лицо наползает краска стыда.

– Пшла вон! – презрительно бросил он.

– Извините, мой господин и повелитель, – шутовски поклонилась Марьяна, – но купе мое. Поэтому это вам: позвольте выйти вон.

– Что ж, – Дима поднялся и проговорил ледяным тоном, – спасибо за откровенность. Пойдемте, – предложил он Старообрядцеву.

Они вышли в коридор, задвинув за собой дверь.

– Покурим? – предложил оператор.

– Почему бы нет? Сейчас, я только за своими сигаретами схожу.

– Постойте, – придержал молодого человека за рукав седовласый киношник, приблизил свое лицо к нему (пахнуло гнилостным запахом – запахом старости). Прошептал: – Мне кажется, я знаю, кто настоящий убийца.

– И кто же?

– Ладно, идите за сигаретами, встречаемся в тамбуре.

Старообрядцев, прислонившись к окну в тамбуре, курил свою тоненькую дамскую сигарету и задумчиво выпускал дым ровными кольцами. Дима подошел, спросил:

– Ну, и...

– Что? – оторвался от своих раздумий оператор.

– Вы сказали, знаете, кто убил. Кто?

– Вы правильно действовали полчаса назад. И улики несомненные.

– Вы кого имеете в виду? Кряжина?

– Естественно. Когда орудие убийства находится в его вещах – разве это не доказательство? И перчатки – тоже.

– А откуда вы знаете про перчатки? – насторожился Полуянов. Еще бы не насторожиться, если ни он, ни Кряжин из сумки их не доставали.

Аркадий Петрович коротко хохотнул:

– Ловите на мелочах? У ментов научились? – Он помахал длинным белым старческим пальцем, от чего пласты дыма, просвеченные утренним солнцем, пришли в движение. – Не выйдет! Перчатки я, мой дорогой Дима, своими глазами видел в кряжинском саквояже. После того, как вы из купе уже ушли. Никола сумку-то не закрыл.

– Ну, орудие убийства еще надо идентифицировать...

Дима не испытывал теперь никаких симпатий к бугаю Николе, однако видел, куда клонит Старообрядцев, и потому возражал ему – хотя бы даже из духа противоречия.

– А разве не доказательство убийства то, что Кряжин схватился за нож? И напал на вас?

– Ну, меня же он не убил...

– Слава богу, что вы, Дима, умеете за себя постоять! А если б вы не были столь решительны и сильны? Тогда – что? Еще одно убийство? Да головореза надо судить хотя бы за это!

– Тут не в том дело, что он на меня напал, – возразил журналист.

Получалось, правда, что своим аргументом он льет воду на мельницу Аркадия Петровича.

«Хотя кому какое дело! Я ни на чьей стороне не выступаю, а пекусь о правде».

– Тут собака зарыта в том, – продолжил он, – что теперь на ноже остались отпечатки одного только Кряжина. И куча свидетелей может показать, что они на рукоятке появились после того, как артист схватил нож и кинулся на меня... аки лев рыкающий, – хохотнул репортер, снижая пафос своего выступления.

– Да отпечатки – мелочь! – горячо возразил Старообрядцев. – Не в них дело! Главное, что он вас, Дима, хотел убить. Почему? Зачем? Я думаю, потому, что вы много знаете. То есть в процессе своего следствия вы откопали нечто такое, что с головой выдает актеришку.

– Но я пока ничего подобного не нашел.

– Может, вам сейчас так кажется, потому что вы еще не успели осмыслить полученную информацию. Переварить ее. А когда обдумаете то, что узнали, все станет на свои места. Вы еще не понимаете, что выяснили, а он – уже понял... И нападение на вас – несомненное доказательство.

– Разве только косвенное, – опять возразил репортер. – На них обвинение не построишь.

– А если я вам скажу, что видел, как около двух ночи в купе режиссера входил Кряжин?

– Скажете? Или действительно видели?

– И скажу, и видел.

– Хм, серьезное заявление.

– Вот именно. А вы, в свою очередь, заявите – я имею в виду, когда вас в Москве будет допрашивать милиция, – что звездун бросался на вас с ножом. Ведь это же покушение на убийство!