– Он погиб. Нейросеть выжгла ему спинной мозг. Да-да-да, – вскинул Прохнов руки, будто сдаваясь, – я знаю, как это звучит. Но поверь, с тобой такого не случится. Ты другой, сынок. Ты особенный.

– А как же «любой резервист»?

– Не сейчас. В будущем. Для этого ты и должен помочь мне. Если комиссия увидит, на что способна наша технология, мы получим все, что захотим. Неограниченные ресурсы. С ними, я уверен, мы сумеем разгадать секрет Магде. И тогда каждый рожденный в Союзе ребенок станет подобен тебе. – Прохнов испытующе заглянул Глебу в глаза и еле слышно, словно на последнем вздохе, прошептал: – Мир ляжет к нашим ногам, мальчик мой.

Утром следующего дня Глеб, облачившись в зеленый балахон, сидел на своей койке и ждал. Наконец дверь открылась, и довольно плотный для гражданского мужчина зашел в комнату, толкая перед собой кресло-каталку.

– Это еще зачем? – поинтересовался Глеб. – Я и сам могу.

– Так положено, – не вдаваясь в объяснения, парировал санитар и приглашающим жестом указал на зловещего вида медицинский инвентарь.

– Черт! Холодное, – одернул Глеб руку от металлического подлокотника.

Медбрат многозначительно хмыкнул и покатил кресло в коридор.

Минувшая ночь для будущего «спасителя Отечества» выдалась не самой легкой. Мысли – радостные и тревожные – роились в голове, попеременно захватывая инициативу. Уверенность Прохнова в успехе, конечно, воодушевляла, но фраза «Нейросеть выжгла ему спинной мозг» отрезвляла и повергала в сомнения. Однако с приближением дверей операционной неуверенность, как это ни странно, улетучилась. Глеб катился в руки судьбе и ощущал внутри приятное теплое спокойствие. Оно все нарастало, разливалось мягкой негой… пока двери не распахнулись и навстречу не вылетела каталка с лежащим на животе смуглым крепышом и тремя медиками по бокам в окровавленных халатах.

– Зажми! Ближе!

– Пульса нет!

– Дьявол!

– Мозг еще активен!

– Криокамера готова!

– Живо-живо!

– Восьмой? – выдохнул Глеб, провожая взглядом удаляющуюся каталку, и приподнялся с уже въехавшего в операционную кресла.

– Все будет хорошо. – Прохнов, облаченный в халат, перчатки и укрывающий голову колпак с прозрачной вставкой, прихватил Глеба за плечо, но тот, дернувшись, едва не сбил профессора с ног.

– Что за херня тут творится?!

– Все. Будет. Хорошо, – заверил профессор, держась одной рукой за операционный стол, а вторую выставив перед собой с раскрытой ладонью. – Успокойся, сынок.

Стоящие кружком медики в количестве пяти человек начали осторожно приближаться.

– Даже не думайте, – процедил Глеб, пятясь к выходу.

– Без глупостей, парень. – Прохнов сделал шаг вперед, одновременно координируя «загонщиков» жестами и поднося к губам рацию. – Охрану в операционную номер четыре. Много охраны.

Первый, необдуманно приблизившийся на расстояние удара медик, схлопотав ногой в живот, скорчился среди рассыпавшихся по полу инструментов. Второй попытался напасть со спины, но, вовремя передумав, едва успел уклониться от просвистевшего возле головы кулака.

Глеб уперся спиной в дверь и продолжил пятиться, раздвигая створки, когда в коридоре послышался топот не меньше десятка пар ног, бегущих в его направлении.

– Аккуратно! – раздался за спиной призывный крик Прохнова. – Не бить! Только зафиксировать!

– Сейчас я вас зафиксирую, суки, – прорычал Глеб, готовясь встретить неприятеля.

Но вместо того чтобы броситься в драку, вооруженные электрошоковыми дубинками охранники остановились, перекрыв коридор, а шею сзади больно укололо.

Глеб попытался нанести удар бесчестному негодяю со шприцом, но вышла лишь неуклюжая отмашка. Да и та пролетела мимо цели. Мигом обмякшие ноги закрутились, Глеб потерял равновесие и упал. Сверху тут же навалились несколько охранников, крича и выкручивая ему руки. Но он их уже не слышал.

– Да-а, ефрейтор Глен, устроил же ты переполох.

Глеб разлепил веки и повертел головой в поисках профессора, чей голос услышал, но перед глазами был только стальной лист и белый кафель за ним. В лоб и щеки упиралось что-то мягкое, ноги и руки не двигались, спина болела.

– Что со мной? Что вы сделали?

– Ровно то, что планировалось, – слегка удивленно констатировал Прохнов. – Ты ведь дал свое согласие. А потом вдруг… Хм. Мне казалось, военные слов на ветер не бросают.

– Как прошла операция? – пропустил Глеб претензии мимо ушей.

– Отлично. Я же обещал. А я свое слово держу.

– Почему я не чувствую конечностей?

– Это временно. Твоя нервная система адаптируется к инородному телу в позвоночнике. Кроме того, пришлось зафиксировать тебя ремнями, на всякий случай. Уж больно ты импульсивный, а процесс заживления идет невероятными темпами. Не сегодня завтра сможешь ходить.

– А номер восемь?

– Что номер восемь?

– Он сможет?

– Номер восемь был лишь дублером. Мы не возлагали на него больших надежд.

– Ему об этом говорили?

Прохнов усмехнулся и зашагал вокруг лежащего на кушетке Глеба.

– Нет. Как-то в голову не пришло.

– Может, вам и насчет меня что-то не пришло в голову?

– Послушай, сынок, – профессор остановился у изголовья и склонился, ухватившись за края кушетки, так что Глеб почувствовал, как шевелятся от выплевываемых слов волосы на затылке, – чем ты недоволен? Тебе дан шанс стать великим, засунуть кулак в глотку истории и вывернуть ее потрохами наружу. Такое не каждому выпадает, совсем не каждому. Я на твоем месте благодарил бы судьбу за подобное стечение обстоятельств. Разве не так?

– Все так, профессор. Только вот неохота подыхать, как свинья под ножом.

– А разве тебя не к смерти готовили все эти годы?

– Нет. Меня готовили к войне.

– Ну так ты на войне, сынок. Здесь часто умирают.

Профессор не обманул, чувствительность к рукам и ногам вернулась уже на следующий день. Но с прогнозами насчет «ходить» он был чересчур оптимистичен. Конечности не слушались Глеба. Максимум, что удавалось сделать по прошествии трех суток, – пошевелить пальцем. Но врачи уверяли наперебой, что все в норме, и даже лучше. Глеб верил им. Старался верить. Слишком уж неприятной виделась перспектива до конца дней своих пролежать на больничной койке, служа материалом для научных изысканий.

Прохнов в палате больше не появлялся, и Глеб с удивлением обнаружил, что скучает по сухонькому седому профессору. Из всего персонала, что был задействован на проекте, он оказался единственным способным на человеческое общение. Остальные относились к Глебу крайне холодно и отстраненно. А после инцидента в операционной – когда один из медиков едва не скончался от внутреннего кровоизлияния в результате разрыва селезенки – к небогатому перечню чувств добавилась еще и настороженность. Быть для всех вокруг опасным подопытным Глебу категорически не нравилось. Но о том, чтобы найти с окружающими общий язык, он даже не помышлял, понимая, насколько далеки эти черствые, физически ущербные существа от полноценных людей.