– Глеб Глен. Ефрейтор третьего взвода двадцать второй роты сто двенадцатого десантно-штурмового полка «Черный камень», – отчеканил Глеб и осторожно пожал руку впечатленного знакомством Прохнова.

– Наслышан.

– Для чего я тут?

– М-м… Пойдемте-ка, – взял Георгий Андреевич Глеба под локоть и зашагал дальше по коридору. – Нам есть что обсудить, но не здесь.

Кабинет заведующего кафедрой генетики и микробиологии был совсем не похож на кабинеты офицеров, которые Глебу довилось посетить в «Зарнице». Вместо алюминия и пластика – бронза и дерево, вместо голых стен, изредка украшенных фотографиями боевых друзей, – стеллажи до потолка, заставленные старыми бумажными книгами, картины в тяжелых резных рамах, дипломы и грамоты под стеклом.

– Присаживайтесь, – указал Прохнов на обитый кожей стул возле массивного стола, за которым разместился сам в огромном кресле. – Что вам известно о цели вашего приезда в столицу?

– Ничего, – пожал плечами Глеб, устраиваясь на жалобно заскрипевшем стуле. – Меня прямо из госпиталя взяли под конвой, отвезли на аэродром, и вот я здесь. Не уверен, что даже мое командование в курсе. Надеюсь, меня не объявили дезертиром.

– Этого следовало ожидать, – усмехнулся Прохнов. – Особый отдел ни дня не может обойтись без секретности, и частенько она переходит все мыслимые границы. А эти солдаф… гвардейцы, они просто… – старик запнулся, осознав, что его речь принимает оскорбительный оттенок по отношению к собеседнику. – Впрочем, вы же не это хотели услышать.

– Да. Для чего я здесь? – напомнил Глеб.

– Вы помните своих родителей?

– Плохо. Отца видел только на фотографиях. А мать… Я был слишком мал, чтобы иметь ясные воспоминания. Мне сказали – она умерла.

– Действительно, – вздохнул Прохнов. – Ваша мать, Магде Глен, ушла от нас слишком рано. Но она оставила большое наследство – результаты своих научных трудов. И самый ценный из них – вы.

– Не понимаю.

– Это засекреченная информация, но я считаю, вам нужно знать, особенно учитывая отведенную роль. Магде Глен работала с доктором Бертельсеном. Понимаю, что это имя ничего вам не скажет, – развел руками Прохнов, – но в научном мире оно имело огромный вес. Их работа, если не вдаваться в подробности, велась с целью ускорения регенерации поврежденных тканей человеческого организма и увенчалась определенными успехами, хотя так и не была окончена в связи с трагическими обстоятельствами, не достигнув этапа апробирования на людях. Так предполагалось до недавнего времени. Продолжение исследований было поручено моему коллективу, и я с радостью принял эту честь, равно как мои коллеги. Мы трудились не покладая рук, но, увы, продвинулись незначительно. А сроки поджимают. – Прохнов снял очки и, грызя дужку, умолк, занятый созерцанием сидящего напротив гостя. – И тут судьба преподносит такой подарок! – продолжил он после долгой паузы. – Появляетесь вы.

– Но я ничего не смыслю в микробиологии и… Что там еще? Я вообще к таким делам не гожусь, – поспешил откреститься Глеб.

– Возможно, это покажется диким, – губы Прохнова растянулись в оскале, и он хохотнул, пропустив мимо ушей слова собеседника, – но, поверьте, только на первый взгляд. Магде была человеком науки с большой буквы. Она жила работой, испытывала одержимость своими исследованиями. Все остальное являлось второстепенным. Про таких говорят: «Зарежет из чистого любопытства». И это не преувеличение. В общем, у меня есть небезосновательные подозрения, что Магде протоколировала результаты не всех этапов работ и тесты на человеке все же были пройдены. Более чем успешно. Она ставила опыты на своем собственном ребенке. На вас.

Прохнов сделал паузу, ожидая реакции собеседника и предусмотрительно наливая воду из графина в стакан.

– Что ж, – пожал плечами Глеб после недолгого обдумывания услышанного, – рационально. Вряд ли ребенок может принести большую пользу Отечеству, чем послужив науке, пусть и таким образом.

– И все? – еле слышно спросил Прохнов, не дождавшись продолжения.

– А что еще?

Георгий Андреевич отпил из стакана, прокашлялся, после чего встал и протянул руку:

– Поздравляю, сынок! Ты только что утвержден на участие в проекте «Композит»!

– Слава Евразийскому Союзу! – щелкнул каблуками Глеб и несмело добавил: – В каком проекте?

…Красивое здание с колоннами оказалось лишь фасадом громадного научно-исследовательского комплекса, поделенного между дюжиной институтов, преимущественно технической и медицинской направленности.

Глебу выделили спецодежду, набор туалетных принадлежностей и жилую ячейку в правом крыле Института кибернетики, отчего-то охраняемом в разы серьезнее прочих. Перемещение между лабораториями, коих тут набралось несметное количество, и отнюдь не только кибернетических, каждый раз занимало не меньше пятнадцати минут, затрачиваемых на путешествие по коридорам с прохождением строжайшего контроля возле едва ли не каждой двери.

Первая неделя пребывания Глеба в альма-матер науки Евразийского Союза полностью была съедена сбором анализов и медицинскими тестами. Плотность их расписания не оставляла ни минуты свободного времени. Перерывы на прием пищи и сон были регламентированы не менее жестко, чем в армии. Но к этому Глебу привыкать не пришлось. А вот отсутствие знаков различия на униформе окружающих его гражданских здорово осложняло жизнь. Не говоря уже о том, что он понятия не имел, в каком чине сам теперь находится. На серой спецовке имелся лишь круглый шеврон с надписью «КОМПОЗИТ» и бирка с краткими личными данными, где, помимо имени, фамилии и группы крови, значился лишь порядковый номер 26. Документов о демобилизации никто не предоставлял, а в Уставе порядок взаимоотношений с гражданскими не был прописан. Потому первое время научным сотрудникам приходилось нелегко. Впрочем, юнцов среди персонала не наблюдалось, и Глеб, после недолгих колебаний и инцидента со сломанной рукой одного из лаборантов, принял за истину, что все местные гражданские – офицеры. По-своему, конечно. Ну, или сержанты как минимум. А кроме того, сделал необходимую поправку на хрупкость их костной ткани при возможных физических контактах.

Отсутствие нормальных – то есть себе подобных – людей огорчало Глеба. Даже ненавистные гвардейцы больше не попадались на глаза. Вся охрана научно-исследовательского комплекса состояла сплошь из задохликов в черной униформе, вооруженных жалкими пистолетиками, по размеру едва тянущими на половину штатного ПА-7. Каждый раз, видя торчащую из кобуры крохотную рукоять, Глеб невольно улыбался, представляя себе Крайчека или Зуева, пытающихся приладить эту фитюльку в своей огромной лапище. Палачу-наставнику и ПА-7-то был мелковат. У высшей когорты штурмовиков на вооружении стоял H&K-25 «Гром» – тяжелая модификация, версия и без того немаленькой «двадцатипятки». Двухкилограммовый агрегат калибра двенадцать миллиметров имел магазин на двадцать пять патронов, и если повесить его на пояс гражданскому, «Гром» смотрелся бы примерно как ПА-7 на восьмилетнем ребенке.