— Мой десерт дома.

Когда Вероника уходит, Кисточка долго смотрит на него, задумчиво и грустно.

— Наверное, нужно очень сильно обидеть, чтобы тебя так ненавидели.

— Ты на такое не способна, — усмехается Серебров.

Хочется в это хотя бы верить.

Ребенок счастлив, что ему принесли огромный молочный коктейль с печеньем, яркими мармеладками и шоколадной крошкой. Это произведение кондитерского искусства могло бы сойти за основное блюдо, для маленькой пятилетки. И каково же удивление Сереброва, когда Элина вдруг снимает с горы взбитых сливок вафлю и протягивает ему.

— Э-э-э…

— Она вас угощает, — фыркает Кисточка. — В ответ на мясо.

Приходится взять вафлю и оказывается, что это даже вкусно, особенно вместе с глинтвейном. А вот Жене вино бьет в голову, это видно по блестящим глазкам и раскрасневшимся щекам. Пожалуй, даже хорошо, что она выпила. Можно будет немного поиграть, когда приедут домой.

В машине ребенок засыпает, и Кисточка на руках несет ее в дом. И мысли не возникает, чтобы предложить помощь: не пустит. Даже в комнату девочки не пустит, и прикоснуться не позволит. Охраняет собственный теплый мирок от его холодных лап.

— Уложишь — спустись, — говорит Сергей. — Выпьем.

Сначала кажется, будет спорить. Потом кивает и поднимается по лестнице, а когда почти скрывается на втором этаже, он вдруг добавляет:

— Захвати краски.

Они оба знают, какие именно, и если в его душе рождается волнительное и пряное предвкушение, то Кисточка наверняка нервничает. Спустится? Или спрячется в комнате с надеждой, что силой выковыривать он ее не будет?

А может, он вообще ее недооценивает и девушка давно перестала его бояться. В конце концов, ее к нему тянет, и это очевидно.

Я запуталась. Смотрю на коробку с красками и понятия не имею, что чувствую. Было бы проще строить из себя жертву обстоятельств. Как в кино, с презрительным выражением лица закрывать глаза и терпеть, пафосно повторяя про себя, что все ради ребенка. Ради ее здоровья, сытости, счастья.

Но вот ребенок спит, довольный, полакомившийся. И я совсем не выгляжу, как жертва подлого шантажа. На мне наряд от какого-то дизайнерского дома, в голове вино и легкость, а еще, что важнее внешних и материальных проявлений, я никак не могу найти в себе жалость… к себе же.

А на губах все еще тепло, волосы пахнут резковатым мужским парфюмом. Но главное — воспоминание. Я не целовала так Дениса, между нами не было таких моментов. Были другие, в которых Сереброва не представить, но таких, чтобы я чувствовала, как мое мимолетное прикосновение производит такой эффект… ни разу, ни на секунду я не видела в бывшем такого отклика.

Меня это пугает.

И сейчас я держу не распакованную коробку красок для боди арта, убеждаю себя, что должна чувствовать возмущение или обреченность. Но на самом деле я знаю: чего бы ни хотелось сейчас Сергею, он сумеет увлечь меня за собой. И потом я, возможно, пожалею, но в момент, когда мы останемся наедине, холодной остаться не смогу.

Беру еще в дополнение к краскам несколько листов плотной бумаги и пару новых кистей, проверяю сладко спящую Элю и, в последний раз взглянув на свое отражение в зеркале, спускаюсь вниз.

Сергей сказал "выпьем", но в гостиной я не вижу ни бокалов, ни вина. Волнение нарастает, когда он делает знак идти за ним. В той части дома, за лестницей, я ни разу не была и что там находится, не знаю. Я даже понятия не имею, где спит Серебров, на втором этаже мы еще не сталкивались и как он уходит утром, я не слышу.

В коридоре темно, я стараюсь ступать осторожно, чтобы не запнуться и не растянуться с позором на полу. Сергей проходит к самой дальней двери и открывает ее ключом.

Я жду чего угодно: его спальни, логова маньяка, личной бильярдной или заброшенной библиотеки, но оказываюсь в… мастерской?

Здесь много инструментов, деревянных заготовок, два больших стола, прибор для выжигания по дереву. А на стене висят три постера в тонких светлых деревянных рамках. На всех рисунках я. Каждый из них навсегда останется в памяти, каждый из них я рисовала по просьбе Сереброва и в каждом есть кусочек души.

— Вы их повесили, — я говорю это и сама не верю.

Мне казалось, он заказывал рисунки лишь чтобы поиздеваться, ощутить власть. Я настолько не ожидала увидеть их в доме, что стою и до боли в глазах всматриваюсь в тонкие черные линии и нежно-голубые разводы акварели.

— Их никто не видит. Только я.

— Что это за комната? Ваша?

— Да. Когда все задалбывает, я занимаюсь деревянной херней.

Что я представляю, когда слышу о резьбе по дереву или деревянной мебели? Какие-то простенькие и во многом колхозные шкатулки, шахматы, табуретки. Но Сергея невозможно представить вырезающим табуретку. То, что делает он… так ему подходит, что я улыбаюсь.

Все по чертежам. Это механизмы: необычная стимпанк-карусель с шестеренками и латунными фигурками, куб-головоломка, модель дирижабля. Рядом валяются чертежи и инструкции, все на английском или немецком языках.

— Очень здорово. У вас талант.

— Читать мануалы? Возможно.

— Я даже если прочитаю мануал, все равно сделаю вместо дирижабля сучковатый огурец и вдобавок отрежу себе пару пальцев.

— Попробуй как-нибудь.

Я только улыбаюсь. Мне казалось, я занималась всем, что только существует в ДПИ, но, оказывается, есть чисто мужские хобби, мне недоступные.

Особенно я зависаю над чернильницей. Сначала она кажется мне просто круглой коробочкой, но если покрутить шестеренку сбоку, то из недр вылезает резное красивое деревянное перо. Это, конечно, игрушка, налить туда чернила мне и в голову не пришло бы. Но то, с какой удивительной точностью вырезаны и подогнаны детали, то, как бесшумно работает механизм, меня поражает.

— Что вы делаете с этим? Продаете?

— Выкидываю.

— Что? — Я оборачиваюсь.

В одном из шкафов оказывается холодильник, из которого Сергей достает бутылку вина.

— Горят хорошо.

— Так нельзя! — качаю головой. — Они же красивые. Столько труда вложено…

— Забери, — пожимает он плечами.

— Можно?

— Все равно в камин пойдут. Какая разница?

Мне хочется забрать все, заботливо расставить в своем шкафу и любоваться. Или дать Эле, показать, что можно сделать своими руками, если долго и упорно учиться.

Но я не решаюсь, беру только чернильницу и ставлю в нее кисточки, прихваченные из комнаты. Да, это идеально.

— Вот, — Серебров кладет передо мной какой-то сверток, — переоденься.