По свидетельству Луццатто, венецианцы «относятся к евреям снисходительнее и добрее, чем любой другой народ в мире»; в то же время (невзирая на предвзятость некоторых патрициев и религиозных фанатиков) простые люди «дружелюбны и общительны и очень их любят». В таких условиях, несмотря на запреты властей, гетто постоянно и тесно сообщалось с внешним миром. Евреи и христиане вместе работали, отдыхали и ссорились. Священники и патриции часто присутствовали на проповедях, читаемых особенно красноречивыми раввинами в синагогах; те, не смущаясь, хвалили их в ответ. Не было почти ни одного чужеземного гостя, который, приехав в Венецию, не посетил бы гетто. Многие из них оставили яркие описания того, что они там видели. Иностранные ученые приезжали посидеть у ног каких-нибудь прославленных раввинов; после своего отъезда они продолжали переписываться. Послы всех европейских государств – от Англии, откуда евреев выгоняли, до Испании, где их сжигали, – не гнушались следовать их примеру. Когда герцог Орлеанский, брат короля Франции, в 1629 году приехал в Венецию, он, наряду с другими достопримечательностями города, особо пожелал посетить гетто. Он отправился туда в сопровождении блестящей свиты; его встретили в Испанской синагоге красивым приветствием. Нельзя сказать, что выказываемый к гетто интерес был чисто теоретическим и интеллектуальным. Совет десяти тщетно запрещал христианам посещать театральные представления по случаю праздника Пурим; похоже, в конце концов городские власти оставили эти попытки. На праздник Симхат Тора (Радость Торы) толпы венецианцев приходили посмотреть украшения в синагогах. Музыкальные общества в гетто и за его пределами обменивались любезностями. Иногда друзья-христиане бывали на еврейских похоронах. Бенедетто Марчелло посещал гетто в поисках вдохновения для своих знаменитых псалмов, во многом основанных на традиционных еврейских мелодиях.

Во внешнем мире все шло по-прежнему. Евреев часто можно было видеть в храмах – возможно, потому, что многие венецианские церкви и соборы освящены в честь ветхозаветных пророков. Раввины слушали проповеди, чтобы критиковать и учиться; иногда они бывали вознаграждены, когда слышали, как о них отзываются с крайним восхищением. В XVII веке один священник отзывался о евреях с такой теплотой, что его самого подозревали в еврейском происхождении. Менее достойные представители общины искали в христианских храмах убежища, желая спрятаться от ареста; и власти какое-то время вынуждены были уважать эту уловку. Правда, в 1620 году было решено, что в таких случаях беглец должен выказать желание добровольно перейти в христианство. К возмущению церковных властей, евреи и еврейки стали частыми гостями в приемных мужских и женских монастырей. Они в больших количествах приходили посмотреть регату на Гранд-канале и часто занимали лучшие места. Представители двух религий вместе баловались алхимией. Они часто сидели бок о бок за карточным столом и огорчались лишь в случае проигрыша. Они вместе отправлялись на верховые прогулки (когда евреям, из соображений безопасности, разрешалось не носить алую шляпу) и колебались, только если плохо держались в седле. В Вероне в конце XVIII века на время карнавала приостанавливались обычные церковные службы. Верующие, которым позволяли получить удовольствие, надевали маски и домино, не испытывая никаких угрызений совести; священники же были избавлены от праведного гнева – им не приходилось обращаться к пустым скамьям. По признанию одного хроникера, желание евреев без помех общаться с неевреями оказывалось настолько сильным, что евреи пробовали запретную еду, брили бороды и ходили с непокрытыми головами, как прочие горожане. На протяжении многовековой истории евреев в Венеции не отмечено ни одного случая нападения на них простого народа.

Художественное чутье, которое в целом управляло Италией эпохи Возрождения, не обошло стороной и гетто. И там стремились к красоте не только содержания, но и формы, пусть и не так исключительно, как в других слоях населения. Синагоги проектировали самые передовые архитекторы того времени. Внутри их украшали резьбой мастера-резчики. Особенно редкостной красотой отличалась резьба в Левантийской синагоге; она славилась во всей Венеции. Парчовые занавеси и накидки на ковчеге со свитками Торы были высочайшего качества. Подставки для свитков Торы и лампы, свисавшие с потолка, изготавливали самые искусные серебряных дел мастера. Не жалели ни сил, ни расходов для того, чтобы молитвенный дом доставлял не только духовную, но и эстетическую радость.

В домашних церемониях преобладал такой же дух. Заводы Песаро производили изящные майоликовые блюда для Песаха. Субботние лампы, которые зажигали во всех домах в пятницу вечером, часто делали из драгоценных металлов. Искусство художников-иллюминаторов, украшающих тексты золотыми или витыми буквами, сохранялось в гетто еще долго после того, как во внешнем мире оно стало приходить в упадок. Пасхальная Агада (сборник молитв, читаемых в ночь праздника Песах) переписывалась от руки и иллюстрировалась еще долго после изобретения книгопечатания; традиционно те, кто не мог позволить себе более роскошного издания, заказывали ксилографию. Так же украшалась Книга Есфирь. Артистические способности обитателей гетто проявлялись в представлении о десяти сыновьях Амана, повешенных на дереве, или радостных представлениях в честь праздника Пурим в современном стиле, которые иллюстрировали захватывающую историю. Паломники, возвращаясь из Палестины, изображали в красках и описывали все, что они там видели. Иногда красиво переписывали стихи по случаю окончания обучения, помолвки или свадьбы; их тоже было принято украшать. Особенно пышно расписывали ктубу, или еврейский брачный договор; его украшали золотом и красками в честь нового дома, который основывается в Израиле; тонкость работы и теплота оттенков на некоторых сохранившихся образцах отражают лучшие художественные традиции XVII века.

Нельзя сказать, что искусство венецианских евреев непременно носило религиозный характер. Мозес да Кастелаццо, расцвет творчества которого приходился на начало XVI века, был видным портретистом; правда, позже он занялся иллюстрированием Пятикнижия. Его сын, совместно с которым он получил авторские права на эту работу, был гравером. Иосиф Леви из Вероны работал с бронзой. В силу простительного, хотя и необычного, тщеславия он подписывал свои творения; его имя вполне различимо для того, чтобы понять хотя бы, что он был евреем. То же можно сказать и о его помощнике, Анджело де Росси. Живший в том же городе Якоб да Карпи (1685–1748), который потом обосновался в Амстердаме, славился портретами и историческими картинами. Он был не только художником, но и преуспевающим торговцем произведениями искусства. В XVII и XVIII веках богачи из гетто заказывали свои портреты лучшим художникам того времени. Если не считать выражения лиц и поз, ничто не выдавало их еврейского происхождения.

Италия считается родиной современной драматургии. И в этой области евреи играли не последнюю роль. Первую из всех работ, посвященную сценическому искусству, Dialoghi sull’ Arte Rappresentativa, написал итальянский еврей, Леоне де Сомми Порталеоне. В Мантуе, где он жил, спектакли в еврейской общине ставились так часто, что пришлось организовать там своего рода постоянную театральную труппу. Спектакли показывали при дворе, перед герцогом и всеми его вельможами, когда те выражали желание посмотреть представление. В хрониках отмечается, что по пятницам спектакли начинались рано, чтобы не нарушать субботы. И в области драматургии венецианских евреев никак нельзя назвать отстающими. Во время праздника Пурим в 1531 году, как сообщалось, они представили в гетто «великолепную комедию». Правда, христианам пришлось довольствоваться только слухами, поскольку, по приказу Совета десяти, в гетто не допускался ни один посторонний. Соломон Уске (или Дуарто Гомес, как его называли в Португалии), беженец-марран и выдающийся поэт, переделал примитивное представление, которое разыгрывали на Пурим, в драму под названием «Эсфирь». В свое время спектакль был в большой моде; настолько, что спектакли показывали перед избранным обществом представителей знати в 1559, а потом в 1592 году. В 1613 году, когда предложили дать еще одно представление, рабби Леоне да Модена (чей дядя, Лаццаро Леви, участвовал в создании оригинального спектакля) вызвался переделать пьесу в соответствии с новыми драматическими веяниями, возникшими за последние полвека. Его вариант, до некоторой степени вдохновленный недавно поставленной драмой генуэзского священника Ансальдо Себа на тот же сюжет, был опубликован в 1612 году. Конечно, то было не единственное сочинение такого рода, которое увидело свет в венецианском гетто. Сам Леоне да Модена написал оригинальную пастораль, «Рахиль и Иаков», и отредактировал другую пьесу, сочиненную его другом Анджело Алатино, под названием I Trionfi (Венеция, 1611). Примеру да Модены последовал его ученик, Бенедетто Луццатто, автор «Сильной любви» (L’Amor Possente, Венеция, 1631). Ни в одной из названных пьес нет ничего еврейского, кроме авторов. Одного этого достаточно, чтобы продемонстрировать распространение драматургии в венецианском гетто. Интерес был настолько велик, что примерно в то же время там, очевидно, возникла постоянная театральная труппа, спектакли которой посещали как мужчины, так и женщины. Новшество ошеломило местных пиетистов. Однако их победили количеством и, безусловно, интеллектом. Судя по всему, традиция публичных спектаклей продолжалась до эпохи эмансипации. Во время Венецианской революции 1841 года широкой популярностью пользовалось Еврейское драматическое общество: оно давало представление для сбора средств на патриотические цели.