Наряду с этими многочисленными обязанностями Модена вынужден был зарабатывать чем придется. Он не мог себе позволить слишком привередничать. Сам он перечисляет не менее двадцати шести профессий, которыми занимался, по большей части безуспешно, на том или ином этапе своей пестрой биографии. Главным образом он зарабатывал благодаря официальным должностям проповедника, учителя и кантора в различных венецианских синагогах. Помимо того, у него имелся целый ряд разнообразных источников дохода. В какой-то период жизни он считался в гетто модным наставником как для детей, так и для взрослых. В этом качестве он иногда преподавал не только иврит и иудаику, но и светские предметы, в том числе музыку и танцы. Он обучал сложностям древнееврейского языка многих видных неевреев, в том числе и ряд зарубежных гостей, с которыми он занимался также и итальянским языком. Устойчивый доход приносила продажа опубликованных им книг. Некоторые из его трудов пользовались значительным успехом. Благодаря умело написанным посвящениям важным особам он рассчитывал на небольшое вознаграждение; правда, иногда у него имелись основания жаловаться на скупость покровителей. Помимо этого, он, ничуть не стесняясь, сочинял речи для богатых честолюбцев, мечтавших стать учеными. Он профессионально составлял письма; к нему приходили те, кому нужно было сочинить послание в цветистом стиле на древнееврейском языке. Выступал он и в роли печатника и корректора – последняя роль особенно важна, так как власти распорядились нанимать в качестве наборщиков только неевреев. Он сочинял оды к свадьбам и прочим семейным праздникам – на итальянском и на иврите, за что ожидал благодарности от польщенных героев. Если требовалось, он сочинял рифмованные эпитафии, по моде того времени изобиловавшие аллитерациями. Около сотни таких эпитафий на кладбище Лидо принадлежат его перу. Иногда он исполнял роль клерка, если кому-то нужно было составить завещание или сделать официальный перевод с иврита. Он писал комедии и ставил их на сцене. Он был секретарем в нескольких общественных организациях гетто. Иногда чем-то торговал. Время от времени успешно занимался сватовством. Делал амулеты, в которые сам едва ли верил (хотя написал о них трактат), и даже учил этому искусству других. Время от времени он опускался до откровенного попрошайничества. Его очень занимала деятельность музыкальной академии в гетто; он стал ее душой.

Время от времени Леоне да Модена покидал Венецию в надежде улучшить свое материальное положение. Он уезжал то в Ченто, то в Анкону, то во Флоренцию. И все же его всегда тянуло назад, в Венецию, а из его предприятий никогда ничего путного не выходило. Он часто портил отношения с теми, кому преподавал; позже приходилось восстанавливать полезные связи. Более всего остального его благосостояние подрывало пристрастие к азартным играм – один из самых распространенных венецианских пороков того времени. Мы уже упоминали, что этот порок не обошел стороной и гетто. Уж кому-кому, а Леоне да Модена должно было быть известно об этой слабости; еще в нежном тринадцатилетнем возрасте он написал памфлет, в котором осуждал азартные игры. Правда, в силу юного возраста автора памфлет издали анонимно, чтобы он не испытывал слишком большого груза ответственности. Леоне да Модена проигрывал поистине огромные суммы по сравнению со своими скромными доходами, ради которых приходилось столько трудиться. Как правило, руководствуясь поговоркой «всему свое время», он выбирал для очередного загула какие-нибудь памятные даты. Так, во время праздника Хануки в 1594 году он проиграл 100 дукатов. На какое-то время он испугался. Однако пять лет спустя снова взялся за старое и за полгода проиграл не менее 300 дукатов. Благодаря тяжелому труду и полному воздержанию в течение полутора лет он немного поправил свои дела, но на следующую Хануку случился рецидив. Так с перерывами продолжалось всю его жизнь. Стоило ему скопить несколько дукатов, он спешно проигрывал их за карточным столом. С годами его одержимость нарастала, и не проходило ни одного праздника без рецидива. Во время эпидемии чумы в 1630 году он искал в картах утешение от несчастий; начать решил в день поста, когда, в знак траура, были запрещены все обычные занятия. Когда светские главы общины, в надежде смягчить божественный гнев, издали указ, запрещающий все азартные игры, он начал бороться и, проявив скорее смекалку, чем хороший вкус, заявлял, что указ провели незаконно. Именно из-за своего несчастного пристрастия он не раз терял учеников. Из-за этого Иосиф Пардо, живший в гетто меценат и отец нескольких раввинов, которые позже стали знаменитыми в Англии и Америке, отобрал у него важную часть литературного труда. Обычно Модена относился к своим проигрышам равнодушно, поддерживаемый ханжеским соображением (как он эксцентрично писал одному видному зарубежному раввину), что запрет играть в карты не входит в 248 библейских запретов. Нельзя сказать, что ему всегда не везло. За один месяц он выиграл целых 500 дукатов; но, как Модена театрально восклицает, «они ушли так же, как и пришли, и увели с собой других».

Из-за своего пристрастия к азартным играм Леоне да Модена всегда балансировал на грани нищеты. Не однажды, чтобы оплатить самые насущные расходы, он занимал деньги в синагоге в счет будущего жалованья. Когда выходила замуж его дочь, ему пришлось собирать ей приданое по крупицам, выпрашивая деньги у всех своих знакомых. В 1603 году, когда ему не удалось поправить положение после таинственной поездки в Анкону, он увлекся алхимией, с помощью которой очень надеялся восстановить пошатнувшееся семейное благосостояние. Разочаровавшись в этом занятии, он поехал в Феррару, где обосновался надолго; казалось, он наконец-то остепенился. Однако его по-прежнему тянуло в Венецию, воздух которой, как он думал, подходит ему лучше, чем любой другой. Вскоре он вернулся в любимый город.

Леоне да Модена представляет собой любопытное явление. В нем странным образом сочетались ученость и простодушие, просвещение и суеверия, научная интуиция и совершеннейшая доверчивость. Он до такой степени верил в сны, что, руководствуясь одним из них, выбрал себе жену, а впечатления о будущей жизни составил на основании еще одного сна, в котором видел своего отца. Он с презрением относился к суевериям своего времени, но, не стесняясь, зарабатывал деньги продажей талисманов и амулетов, обучал других и даже написал пособие по их изготовлению. Он баловался и алхимией, которую считал серьезной наукой, и написал брошюру, направленную против учения о переселении душ. Он то нападал на каббалу, то защищал ее. Его, хотя и без достаточно веских оснований, считают автором искусных нападок на еврейские традиции. Тем не менее именно он стоит за решением венецианского раввината, осудившего Уриэля Акосту за свободомыслие. Он безоговорочно верил в астрологию и считал, что его отцу предсказали всю жизнь в семнадцатилетнем возрасте; он заказал составление своего гороскопа четырем специалистам – двум евреям и двум христианам, – будучи совершенно уверен, что они разгадают тайны его будущего. Несмотря на свободомыслие и свободу действий, он до самой смерти оставался служкой при синагоге и сочинил много гимнов, которые пользовались большой популярностью. Круг его друзей был так же широк, как и его интересы. Он был хорошо знаком со всеми жителями гетто, которые интересовались как ученостью, так и карточными играми. Он дружил со многими патрициями, послами и церковниками высокого ранга. В то же время он был закадычным другом нескольких преступников, которых потом обвинили в скупке краденого. В праздник Пурим 1636 года из-за них даже закрыли гетто, чтобы провести обыск. Когда друзья попытались избежать наказания с помощью взятки, в деле оказалась замешана фамилия самого Модены; они едва не потянули его с собой на дно. Некрасивая история, впрочем, не мешала ему регулярно произносить проповеди, послушать которые приходили толпы народу.