– Это Валерий Усов, Борис Табачник и Андрей Кравцов. Слушай, получишь удовольствие.

Как Настя и ожидала, во время прочтения стишка Инна хрюкала от смеха, а под конец и вовсе расхохоталась.

– Прости, Романова, но это действительно очень смешно. Гениально сделано.

– Я и сама смеялась, – призналась Настя. – Вот только, по большому счету, это совсем не смешно. Что нам со всем этим делать?

– Ничего не делать. Фомин же не может открыто признать, что этот стишок про него. А потому единственное, что вам остается, это сделать вид, что вы ничего не заметили.

– Котляревский то же самое говорит…

– Ну, так ваш Котляревский – мужик умный и дельный. Фомин-то как? В растрепанных чувствах?

– Он еще не в курсе. Не приехал пока. Ждем. Думаю, что расстроится. Это действительно неприятно, и я думаю, что вся эта акция как раз и направлена на то, чтобы выбить нас из колеи. Реально контрпропаганду так не ведут. Кто-то не прочитает, кто-то не свяжет с выборами, кто-то не поймет, а кто-то не поверит. Так что на понижение рейтинга это не сработает, а вот гадостный привкус во рту оставит.

Настя ошибалась. Как ни странно, Фомин совсем не расстроился. Прочитав листовку, он отбросил ее в сторону и недоуменно пожал плечами, мол, ну и что с того? По большому счету, он был абсолютно прав – по сравнению с убийством Родионова меркло все, включая глупые стишки и возможное огорчение по их поводу. Правоохранительные органы хранили молчание, хотя с момента убийства уже прошла недели. В штабе Фомина все были уверены, что расследование вообще спустят на тормозах.

В конце концов, громкий политический скандал был не нужен не только действующему мэру, но и губернатору, и областному прокурору, и руководству ФСБ. Оставалось радоваться, что других попыток покушения не было. Впрочем, охранник, выделенный Стрелецким, находился рядом с Егором практически круглосуточно. Благодаря тому, что Катерина с Юлькой по-прежнему жили в Питере, он даже ночевать оставался в фоминской квартире, чтобы не тратить время на дорогу и не оставлять своего подопечного одного.

«Нам осталось продержаться только месяц, – устало думала Настя. – У нас все идет хорошо. Рейтинги высокие, люди на нашей стороне, тронуть нас больше не посмеют. И все эти листовки и стихи – исключительно от беспомощности той стороны. Они не могут ничего противопоставить фоминской харизме и обаянию, вот и бесятся. На это просто не надо обращать внимания».

Отбросив листовку в сторону по причине ее полной ненужности, единомышленники принялись с жаром обсуждать последние подробности акции по «спасению» городского Парка Ветеранов. К масштабным действиям они готовились последние две недели. Был закуплен необходимый инвентарь, напечатаны яркие плакаты, написаны интервью и даже сверстана специальная газета. Уже в понедельник вечером на всех городских телеканалах должна была выйти оплаченная из предвыборного фонда запись с призывом Егора Фомина к горожанам привести парк в порядок и общими усилиями превратить его в комфортную зону отдыха. Субботник должен был состояться в следующие выходные. Акция выглядела красиво, строго, законченно, а оттого особенно убедительно. Члены штаба не сомневались, что она принесет в их копилку дополнительные голоса избирателей.

За обсуждением незаметно пролетело почти полдня. Оторвавшись от экрана компьютера, Настя с наслаждением потянулась.

– Ну что, по домам? – спросила она. – У кого какие планы на остаток выходного?

– Мы с родителями к бабушке идем, у нее день рождения, – жизнерадостно доложилась Анютка.

– Я к Игорю Витальевичу обещал заехать, – сообщил Котляревский.

– А у меня личная жизнь намечается. – Костя Скахин бурно захохотал. – Что же делать, если штабные девушки меня не любят? Пришлось на стороне искать.

– Очень тебя любят штабные девушки! – утешила его Настя. – Я материнской любовью, а Анюта – дочерней. Или сестринской, как тебе больше нравится.

– Да мне по-всякому нравится, – с удовольствием сообщил Костя. – Ладно, пока. До новых встреч на баррикадах!

– А ты куда? – спросила Настя у Егора. – Ей вдруг остро захотелось поехать с ним сейчас пообедать в один из маленьких ресторанчиков в каком-нибудь из райцентров, поблизости от областной столицы. В разгар их романа они частенько так поступали. Егора уже тогда многие знали в лицо, и начинающему политику было никак нельзя появляться в публичных мечтах с чужой женщиной, к тому же смотревшей на него явно влюбленными глазами. Именно поэтому они садились в машину и уезжали за сорок-пятьдесят километров – туда, где их никто не знал.

В разгар избирательной кампании заявиться вдвоем в ресторан тоже было бы совершенно неправильно, поэтому фокус с поездкой в условный Сокольск или Междуреченск выглядел вполне уместным. Настя уже представила, как закажет горячую солянку, она почему-то очень любила в ресторанах заказывать на обед именно солянку, но Фомин вернул ее к реальности:

– К матери хочу съездить. Больше месяца ее не видел. Совсем замотался с этими выборами. Она не жалуется, конечно, но я же знаю, что переживает. Так что давай, спасибо за работу, до завтра.

– До завтра, – уныло ответила Настя, которой совершенно не улыбалось возвращаться в пустую квартиру. Немного подумав, она снова набрала номер Инны Полянской. – Скажи-ка, подруга, если я сейчас завалюсь к тебе в надежде на семейный обед, это будет большой наглостью?

– Наглостью не будет. Есть солянка, я вчера варила, а на второе пельмени с лососем. Правда, семейного обеда не получится, Гоша уехал в командировку, а Настена (так звали Иннину дочку от первого брака, Настину тезку) в Ледовый дворец убежала, сезон фигурного катания открывает. Так что будем с тобой по-девичьи обедать и сплетничать. Будешь хорошо себя вести, водки налью.

– Водки не надо, – засмеялась Настя, – я же за рулем.

– Ой ты боже мой, когда это тебе мешало? Давай, приезжай! Я еще сейчас Алисе позвоню и Наташке. И хотя шансов, что они отлепятся от своих благоверных, немного, попытка – не пытка.

Фомин ехал к матери. За окнами его джипа постепенно закончился город. Современные высокие дома сменились облезлыми панельными пятиэтажками (когда их возводили, Егору было лет семь), затем деревянными бараками с удобствами в виде выгребной ямы в конце общего коридора, а затем маленькими, вросшими в землю домиками.

Мама по-прежнему жила там, где он родился и вырос – в рабочем поселке под названием Слобода. Юридически он находился в городской черте, но на самом деле жил обособленной, практически деревенской жизнью. С детства Егора удивляла местная метаморфоза: до школы, которая располагалась как раз между серыми панельками, он доходил минут за двенадцать. Сейчас на машине было и того меньше – минуты три, но город по-прежнему отступал, сдавал свои позиции, выключал сумасшедший ритм жизни, перетекая в улицы, по которым весной одуряюще растекался запах яблоневого цвета и черемухи. Здесь у каждого домика был свой заботливо обихоженный палисадник с обязательными кустами белой и фиолетовой сирени. Здесь осенью прямо под ноги падали яблоки, в том числе обожаемая Егором «китайка».