— сделал паузу, вероятно, подумал о своей судьбе. — Помнишь, как мы раньше встречали Новый год со Стефановичами? Еще до Лондона?

— Помню, — отозвался Николай. Он тогда был маленьким, но, оказалось, что помнит, как две семьи собирались вместе, разыгрывали целые представления. Супруга Стефановича, кажется, Лариса, он ее звал «Ларсон», имела талант настоящей актрисы. И в доме жила сказка. А еще рядом была девочка с огромными, как блюдца, голубыми глазами и пшеничными локонами. Она казалась такой маленькой и хрупкой, словно кукла, которую принесли в коробке. И имя у нее было необычное — Ангѐла.

— Так вот, — продолжил отец, — Стефановичи сейчас у меня, мы празднуем встречу. Все присутствующие просто жаждут тебя увидеть, Николай. Отказа я не приму, ты — мой сын, и я хочу, чтобы ты именно сейчас был рядом.

— Отец, кроме обязанностей сына у меня есть еще и другие, — сухо напомнил Николай. Первым порывом было отказаться, его мало волновали Стефановичи и встреча с ними. Это больше прошлое отца, чем его.

— Например, какие? — уточнил Фертовский-старший. — Обязанности мужа? — Николай промолчал. Отец больше вел разговор сам с собой. — Да уж, что-то ты их не очень добросовестно выполняешь. Уже довольно поздно, а ты домой не торопишься. Более того, твоя жена не смогла мне ответить: где ты?

Жена… Николай подумал о Наде, стал тереть ладонью лоб. Не мог он сейчас вернуться, не мог, не было сил ни на разговор, ни на объяснения. Хотелось просто исчезнуть, раствориться, может быть, в таком случае, что-то решится само собой?

— Я приеду, если ты не станешь поднимать тему моей супружеской жизни, — наконец выдал Николай. Фертовский-старший даже опешил от того, как он быстро принял его предложение, и уговаривать почти не пришлось.

— Обещаю, что не стану докучать тебе, — пообещал он, — тем более что есть намного более приятные темы, чем твой брак. Приезжай, ждем!

Николай дал задний ход машине, выбрался из сугроба, остановился на обочине. Что бы ни произошло, он должен сообщить Надежде, что ночевать дома не будет. Хотя, может быть, ей уже все равно? Она позвонит Вадиму, а тот, счастливый и довольный, прилетит к ней…

— Слушаю! — Надя взяла трубку телефона почти сразу. Даже в одном этом слове ощущалось волнение.

— Я сегодня останусь ночевать у отца, — сказал Николай, чувствуя, как давит камень нахлынувшей вновь волны разочарования и неприязни.

— Что-то случилось, Николенька? — она называла так его в особые минуты нежности. — Владимир Григорьевич разыскивал тебя, да, я совсем забыла тебе это передать! Боже мой, с ним все в порядке? Пожалуйста, прости мою забывчивость!

На миг у Николая закрались сомнения в неверности жены, да и Вадим разве способен?

— Ой, подожди, мой мобильный звонит, — Надя взяла телефон здесь же, на столике, — да, конечно, я ждала твоего звонка, — сказала она другому. Николай, услышав эту фразу, бросил трубку. Все! Хватит!

Дверь открыла домработница отца — Елена Степановна, седая молчаливая старушка. Сколько помнил Николай, она всегда была у них в доме. Он взрослел, она старела. С годами не менялись лишь ее комплекция — все такая же худенькая, стиль одежды — строгая униформа, и характер — молчаливость, беспрекословное послушание и стойкий страх перед хозяином. Она знала обо всем, что здесь происходит, о чем говорят, чем болеют, чего жаждут, ненавидят или любят. Она далеко не всегда понимала аргументы и доводы бесконечных споров хозяина и сына, но суть улавливала. И при этом ей было искренне жаль обоих: Владимира Григорьевича с его разочарованием и одиночеством, ведь он был по-настоящему одинок, во всем: сын, работа, студенты, приходящие и уходящие любовницы, а в глазах — тоска и пустота. Елена Степановна жалела и Коленьку. Они с отцом не находили взаимопонимания, как-то очень по-разному видели этот мир. Несмотря на принадлежность к поколению, которое воспитывали в страхе и послушании перед родителями, здесь она чаще была на стороне мальчика и находила оправдание его непокорности и несогласию с отцом. Кроме того, в конфликтах мальчик вел себя весьма достойно, он-то как раз не выходил из берегов, не хлопал дверями, не переходил на личности. Его нервозность и волнение выдавали лишь характерные жесты: потирание пальцем подбородка, почесывание кончика носа, он поджимал нижнюю губу, а еще курил сигареты, одну за другой. А когда все-таки уходил, не в силах выслушивать и дальше родителя, Елена Степановна видела идеально прямую спину, широкий шаг при отведенных назад плечах и его умение именно так размахивать руками.

— Здравствуйте, Елена Степановна! — входя, сказал Николай.

— Здравствуйте, Николай Владимирович! — она, за те несколько секунд, что наблюдала за ним, как он снимает куртку, разматывает шарф, разувается, поняла: у Коленьки явно что-то случилось. Он даже осунулся в лице, опять поджимал губы. Она вздохнула, хотя бы отец его сегодня не донимал, пожалел ребенка.

Высокая светловолосая женщина обернулась, в руке держала бокал.

— Добрый вечер! — сохраняя хмурое выражение лица, Николай вошел в гостиную.

— Замечательно, что ты приехал! — воскликнул отец, пребывая в настроении, диаметрально противоположном настроению сына. — Мы тебя уже заждались, правда, Гелочка?

Глава 28

Ночью Надя спала плохо, то и дело просыпалась, прислушивалась к звукам, шорохам, ей все еще не верилось, что вот так, без объяснений, Николай может уйти из дому, где-то провести вечер, а потом кратким «я останусь ночевать у отца», действительно это сделать. Какова причина подобного поведения? Что произошло? Надя просто терялась в догадках, даже и не пыталась это связать с появлением в их доме Вадима. Ведь муж его пригласил. А сам не приехал вовремя. Но потом… потом он вел себя так странно.

Когда раздался звонок от консьержки, Надежда вздрогнула, сердце почему-то ухнуло вниз, а колени предательски задрожали, сказывалась беспокойная ночь и взвинченные нервы. Было странное ощущение: будто что-то рушится у тебя за спиной, ты чувствуешь это, даже слышишь, но оборачиваясь, понимаешь, что тебе это только кажется, мир по-прежнему такой, каким был вчера. И не хочется верить в то, что обретенное тобой счастье в один прекрасный момент вдруг исчезнет, захлопнув за собой дверь.

— Привет, дорогая! Ну, что вы надумали приехать к нам в Беляниново? — Виктория впорхнула в прихожую, бросила сумку, на ходу стянула модные сапоги, шубу отдала Наде как прислуге. Проходя мимо зеркала, глянула на себя, поправила очки, удовлетворенная увиденным, наконец, обратила взор на подругу. Хватило нескольких секунд, чтобы понять: случилось нечто, напоминающее катастрофу. Давненько они не мыли косточки сильной половине человечества, все больше дифирамбов и слащавых речей, особенно, в адрес Фертовского. Ну, еще бы! В глазах Виктории