Англо-польское заявление о взаимной помощи, сделанное вскоре после оккупации Праги, послужило Канарису лишним доказательством того, что чаша терпения Лондона переполнена и что следующая силовая акция Гитлера не пройдет безнаказанно.

Начало переговоров между западными державами и Советским Союзом о гарантиях Польше он считал дополнительным предупреждением на тот случай, если прежних окажется недостаточно. Как мог заметить Канарис, будучи в мае с докладом у Гитлера, фюрер уже вынашивал какие-то новые планы, но Канарису и в голову не могло прийти, что замышлялось сближение со Сталиным.

Вернувшись из Праги, Канарис тотчас же возобновил свои попытки убедить генералов вермахта в необходимости выступить сомкнутым строем против дальнейших авантюр Гитлера. Начавшееся вскоре обострение отношений с Польшей свидетельствовало о приближающейся опасности. Мы располагаем выдержкой из дневника Канариса, характерной для того периода лихорадочной деятельности шефа абвера и датированной 17 августа 1939 г., то есть сделанной за несколько дней до заключения договора о ненападении с Советским Союзом. Разумеется, через свои связи в министерстве иностранных дел Канарис имел информацию о предпринимаемых шагах по нейтрализации Советского Союза, однако не был уверен в успехе. Итак, в тот день он записал:

«17. VIII.1939 г. состоялась беседа с генерал-полковником Кейтелем. Я доложил Кейтелю о своем разговоре с Йостом[9], который сказал, что ничего не знает о деле, фюрер, мол, ничего не объяснил, а только распорядился о передаче Гейдриху комплектов польской военной формы. Йост был согласен с тем, что я проинформирую о содержании нашего разговора Генеральный штаб. Дескать, он лично не очень-то жалует подобного рода затеи, но поделать ничего нельзя – приказ самого фюрера. И он-де не мог не спросить фюрера, каким образом он думает осуществить это мероприятие, на что фюрер, мол, заявил, что это должна сделать армия[10].

Затем я доложил Кейтелю о разговоре с Роаттой[11], который сказал: было бы хорошо, если бы Муссолини прямо заявил Гитлеру, что не будет участвовать в войне. Кейтель, однако, считает, что Муссолини согласится. Я на это ответил, что, по моему мнению, такой поворот невозможен, и сослался на состоявшиеся недавно переговоры между Чиано и Риббентропом, содержание которых подробно изложил. По словам Кейтеля, фюрер говорил ему совершенно противоположное. Отсюда можно заключить, что фюрер бывает с ним [Кейтелем] не всегда откровенным. Затем я сообщил Кейтелю, что, по сведениям, поступившим от графа Марогны, итальянский король недавно заявил, что не подпишет приказ Муссолини о всеобщей мобилизации…

Как заметил Кейтель в заключение, весьма любопытно, что даже при условии диктаторского правления, как в Италии, народ, когда речь идет о войне, способен проявлять свою волю. Мол, в демократических странах с этим обстоит гораздо хуже. Кейтель уверен, что англичане не станут вмешиваться. Я попытался эту точку зрения опровергнуть и сказал, что Англия наверняка сразу же установит блокаду и нарушит наше торговое судоходство. По словам Кейтеля, это не особенно повредит, так как нефть можно будет получать из Румынии. Я возразил, что это едва ли поможет, что длительную блокаду мы не выдержим и что англичане используют все средства для борьбы с нами, если мы применим силу против Польши и дело дойдет до кровопролития. Далее я заметил, что при вводе войск в Чехию англичане поступили бы точно так же, если бы дело дошло до боевых столкновений. Я попытался объяснить Кейтелю возможные для Германии последствия наших агрессивных действий и сказал, что у нас не будет достаточно вооружений вести длительную и большую войну. Как мне только что сообщили, добавил я, мы сможем послать в Атлантику только десять подводных лодок.

Кейтель полагает, что после захвата Польши будет нетрудно заставить Румынию снабжать нас нефтью.

Я обратил его внимание на меры, предпринимаемые англичанами на Балканах, и попытался убедить его в том, что англичане, безусловно, готовы к такому повороту событий в этом регионе. Болгария как союзник никуда не годится, ибо немедленно будет атакована Румынией и Турцией».

Данная выдержка из дневника Канариса говорит сама за себя и не требует каких-либо специальных комментариев. Потрясает, однако, ограниченность и тупоумие, которые сквозят в каждом слове Кейтеля – человека, занимавшего высокую должность начальника Верховного командования вермахта (ОКВ), а на поверку оказавшегося обыкновенным переносчиком чьих-то приказов.

10 августа, непосредственно перед упомянутой в дневнике встречей Риббентропа и Чиано (итальянец с 11 по 13 августа находился в Берхтесгадене и в Зальцбурге) Канарис вместе с Кейтелем прилетел в Зальцбург.

Пока начальник ОКВ пребывал в Оберзальцберге, Канарис с одним из своих спутников обедал с семьей Риббентропа в замке Фушль. Во время трапезы рейхсминистр иностранных дел в хвастливом тоне прославлял заключенный с Италией в мае военный союз. Очевидно, в тот момент Риббентроп нисколько не сомневался, что Италия в предстоящем конфликте тотчас же встанет рядом с Германией. Кроме того, гражданский человек Риббентроп счел необходимым растолковать адмиралу и бывшему командиру подводной лодки значение решительного выступления итальянского военного флота против британских позиций в Средиземном море и, помимо прочего, заявил, что итальянцы сотней подводных лодок надежно блокируют Гибралтарский пролив и преградят англичанам вход и выход. Канарис тирады Риббентропа выслушивал молча, не возражая. Видимо, он считал бесполезным обсуждать с невеждой вопросы морской военной тактики и стратегии. Но на обратном пути к аэродрому он, обращаясь к своему спутнику, с сарказмом заметил: «Послушайте, если в Средиземном море действительно начнется морское сражение, то мы будем иметь удовольствие наблюдать, как англичане в пух и прах расколошматят итальянцев».

Через пять дней после разговора с Кейтелем шеф абвера смог в полной мере оценить масштабы опасности, навстречу которой Германия, по-видимому теперь уж безвозвратно, устремилась. Он был участником совещания в Берхтесгадене, состоявшегося 22 августа 1939 г., на которое Гитлер пригласил всю верхушку вермахта. В многочасовой речи с единственным перерывом для завтрака фюрер изложил перед собравшимися военачальниками свой взгляд на международное положение, обрисовал внешнеполитические цели и определил 26 августа в качестве даты начала военных действий против Польши. На Нюрнбергском процессе содержание выступления Гитлера было представлено в трех вариантах, практически совпадавших по основным пунктам и реконструированных на основании воспоминаний участников совещания. Но то были лишь отдельные фрагменты высказываний Гитлера. Несмотря на запрет что-либо записывать, Канарис, держась в тени, застенографировал речь фюрера от начала и до конца. Возвратившись в Берлин и находясь все еще под впечатлением сумасбродных планов Гитлера, он зачитал доверенным сотрудникам абвера важнейшие места из его речи. Безвозвратная утрата этой части дневника Канариса – невосполнимая потеря для истории современности.