Мысли о прошлом по-прежнему не покидали Жан-Пьера, и пока он разглядывал коричневые или серые скалы ущелья, по которому проходил сейчас, ему попеременно то виделись сцены из далекого детства, то кошмары о том, как он – советский шпион – попадает в лапы партизан. Его самым ранним воспоминанием был судебный процесс и завладевшая тогда всем его существом озлобленность от свершившейся вопиющей несправедливости, когда папу приговорили к тюремному заключению. В четыре года он умел читать лишь по складам, но легко разбирал фамилию отца в заголовках газет на следующее утро. В столь нежном возрасте он не мог еще понимать, что значило быть героем Сопротивления, но знал: его отец коммунист, как и друзья отца – приходской священник, каменщик, мостивший улицы, и другой мужчина, стоявший за стойкой почтового отделения в их деревне. Кажется, тому дали прозвище Красный Роланд из-за рыжей шевелюры и вечно багровых щек. Когда отца признали виновным в государственной измене и дали пятилетний срок в тюрьме, Жан-Пьеру сказали, что это было каким-то образом связано с дядей Абдулом, вечно напуганным темнокожим человеком, скрытно прожившим в их доме несколько недель. Абдул состоял в ФНО, но маленький Жан-Пьер не знал ничего об этой организации. По созвучию он решил: Абдул, видимо, играл на фортепьяно, которое сокращенно все называли «фоно». Зато с тех самых пор он четко усвоил для себя ряд важных истин. Полицейские отличались жестокостью, судьи – несправедливостью, а газеты только обманывали народ. И Жан-Пьер оставался при этом мнении всегда.

По мере того как шли годы, он понимал все больше, все сильнее страдал, а его гнев и возмущение только нарастали. Когда он пошел в школу, другие мальчишки заявили ему в лицо, что его отец – предатель. Он возражал. Все совершенно иначе. Его отец отважно сражался и рисковал во время войны жизнью, но никто не верил. Они с матерью перебрались на время жить в другую деревню, но соседи каким-то образом узнали, что это за семья, и строго запретили своим детям играть с Жан-Пьером. Хуже всего были посещения тюрьмы. Отец там заметно изменился, отощал, выглядел бледным и больным. А самое печальное заключалось в том, что сын видел его в оковах, облаченным в изношенную тюремную робу, подавленным и запуганным, смиренно называвшим «господами» жестоких костоломов-надзирателей, вооруженных дубинками. Уже скоро сам по себе запах узилища стал вызывать у Жан-Пьера тошноту, и его начинало рвать, как только он переступал порог тюрьмы. Матери пришлось прекратить брать его с собой.

Только после того, как папа вышел на свободу и Жан-Пьер получил возможность для продолжительного разговора с ним, он наконец разобрался во всем и осознал, что свершившаяся несправедливость оказалась значительно серьезнее, чем он мог даже предполагать. Когда фашисты оккупировали Францию, местные коммунисты уже были организованы в законспирированные ячейки, а потому смогли сыграть ведущую роль в движении Сопротивления. И после окончания войны отец продолжал борьбу против тирании правых сил. В тот период Алжир оставался французской колонией. Народ этой страны угнетали и безжалостно эксплуатировали, но он храбро отстаивал свою будущую независимость. Молодых французов призывали в армию и принуждали вести против алжирцев войну, причем войну жестокую, и зверства французской армии многим напоминали злодеяния нацистов. ФНО, который Жан-Пьер всегда будет потом машинально ассоциировать с музыкальным инструментом, был на самом деле Фронтом национального освобождения Алжира.

Отец Жан-Пьера вошел в число более чем ста двадцати известных во Франции личностей, подписавших петицию в поддержку предоставления Алжиру независимости. Но Франция вела там войну, и петицию сочли опасной крамолой, поскольку она могла побудить французских солдат к дезертирству. А папа пошел даже на более серьезные действия. С чемоданом денег, собранным народом Франции для ФНО, он отправился в Швейцарию, где положил на специальный счет в банке, а потом укрывал у себя дядю Абдула, который, конечно же, вовсе не приходился ему «дядей», а был алжирцем, за которым охотилась тайная полиция.

Точно так же он поступал во время борьбы с нацистами, объяснил отец Жан-Пьеру. Для него словно продолжилась та война. Причем врагами никогда не были сами по себе немцы, как и сейчас его противником стал не французский народ, а мировой капитализм, крупные собственники, богатые и привилегированные. Весь правящий класс, готовый прибегать к любым, самым крайним, самым жестоким мерам для защиты своих привилегий. Они обладали властью, позволявшей им держать под контролем чуть ли на всю планету. Но существовал и оплот надежды для бедных и угнетенных, потому что в Москве правящим классом был сам народ, и пролетариат повсеместно обращал свои взоры в сторону Советского Союза, ожидая помощи, руководящих указаний и вдохновения в битвах за свободу.

Однако по мере того как Жан-Пьер взрослел, картина рисовалась ему уже не столь идиллическая. Он понял, что Советский Союз не был тем раем для рабочих, каким ему воображался прежде. Но он не узнал и ничего, чтобы отказаться от фундаментального убеждения: коммунистическое движение под руководством Москвы оставалось единственной надеждой для мирового пролетариата, единственной возможностью когда-нибудь покончить с судьями, с полицией и с лживой прессой, так сурово наказавшими его отца.

Так отец сумел передать сыну факел борьбы за свободу. И сделал это как раз вовремя, словно предвидел, что сам уже никогда не станет прежним, а начнет постепенно деградировать. С его лица так и не пропала тюремная бледность. Он не выходил больше на демонстрации, не организовывал сбор средств, не писал писем в местные газеты. Работу ему предоставляла церковь, где он сменил несколько скромных должностей. Разумеется, он оставался членом партии и профсоюза, но больше не возглавлял никаких комитетов, не вел протоколов заседаний, не готовил повестки дня. Он по-прежнему играл в шахматы и пил анисовую настойку со священником, с каменщиком и с почтовым служащим, но политические дискуссии, которые они когда-то вели с таким пылом, теперь свелись к спокойным разговорам. Складывалось впечатление, как будто революция, отнявшая у них столько сил и здоровья, была кем-то отложена на неопределенный срок. Через несколько лет отец умер. Только тогда Жан-Пьер узнал, что в тюрьме он подхватил туберкулез и уже не смог оправиться от болезни. Они отняли у него свободу, сломили дух и подорвали здоровье. Но мало того. Его еще и пожизненно заклеймили как изменника родины. Герой, рисковавший жизнью ради народа, умер с так и не снятым обвинением в преступлении против этого народа.

Они бы сейчас пожалели о том, что сделали с тобой, папа, если бы знали, какой способ отмщения я нашел, думал Жан-Пьер, пока под уздцы вел свою лошадь по склонам афганских гор. Благодаря разведывательной информации, собранной мной, коммунистические силы здесь сумели перекрыть многие маршруты снабжения для армии Масуда. Уже прошлой зимой Масуд не смог получить в достаточном количестве оружие и боеприпасы. И потому летом вместо того, чтобы совершать нападения на военно-воздушные базы и электростанции, блокировать для русских дороги, он с трудом сам защищается от атак войск правительства на свою территорию. Практически в одиночку, папа, я почти свел к нулю эффективность действий этого варварского вождя, который хотел бы вернуть свою страну в темные времена дикости, отсталости и диктата исламских экстремистов, насаждавших тупые религиозные суеверия среди простых афганцев.