Конечно, только перерезать пути снабжения Масуда было далеко не достаточно. Этот человек уже стал фигурой общенационального масштаба. Более того, он обладал умом и силой воли, чтобы вырасти однажды из лидера повстанцев в законные президенты государства. Его многие уподобляли Тито, де Голлю, Мугабе. Его мало было нейтрализовать. Он подлежал уничтожению. Русские должны были взять его живым или мертвым.

Проблема заключалась в том, что Масуд умел перемещаться быстро и скрытно, как олень в лесу, внезапно появляясь и так же незаметно исчезая. Но Жан-Пьер, как и русские, умел терпеливо выжидать. Рано или поздно наступит момент, когда Жан-Пьеру станет в точности известно, где будет находиться Масуд в ближайшие двадцать четыре часа (возможно, его ранят, или он захочет принятие участие в похоронах видного соратника), и Жан-Пьеру останется только передать по радио особое закодированное сообщение, чтобы ястребы налетели и нанесли несокрушимый удар.

Он очень сожалел, что не может откровенно рассказать Джейн, чем на самом деле занимается в Афганистане. Он ведь способен был даже убедить ее в правильности и оправданности своих действий. Ей нужно только объяснить, насколько бесполезна медицинская помощь, оказываемая ими повстанцам, внушить, что она лишь затягивает жизнь афганского народа в нищете и невежестве, откладывает время, когда Советский Союз сможет буквально за шкирку ухватить эту страну и, вопреки сопротивлению и крикам об оккупации, втолкнуть ее наконец в XX век. Это Джейн сумеет понять. Но в то же время он инстинктивно осознавал: она не простит его за долгий обман. Более того, придет в ярость. Он живо представлял ее в таком состоянии. Отчужденную, неумолимую, снедаемую оскорбленной гордостью. Джейн немедленно бросит его, как рассталась с Эллисом Талером. А ее гнев только распалится от того, что ее одинаково коварно предали один за другим оба мужчины, которых она любила.

Вот почему, страшась потерять жену, Жан-Пьер продолжал обманывать ее. Он словно замер на краю пропасти, парализованный ужасом.

Джейн, конечно же, догадывалась о чем-то. Это выдавали взгляды, которые он порой ловил на себе. Но для нее сложности сводились к их семейным отношениям, не сомневался он. Она никак не сумела бы выяснить, что вся его жизнь превратилась в сплошное и непрерывное притворство.

Полностью гарантировать себе безопасность не представлялось возможным, но Жан-Пьер принял все меры против разоблачения женой или кем-либо другим. Код при использовании радиопередатчика он использовал не потому, что его сигналы могли перехватить партизаны, – они не располагали средствами радиосвязи. Зато на это была способна правительственная афганская армия, а в нее во множестве внедрились шпионы Масуда, и главарь повстанцев знал все ее секреты. Радио Жан-Пьера представляло собой достаточно миниатюрный прибор, чтобы прятать его в потайном двойном дне медицинского саквояжа или же в кармане брюк или рубашки, если он не брал с собой сумку. Недостаток же заключался в том, что передатчик давал возможность лишь для короткого радиообмена, не имея достаточно мощных источников питания. А для донесения обо всех подробностях маршрутов и времени отправки караванов требовался долгий сеанс связи (особенно кодированной), и он нуждался бы в более громоздком радио, как и в запасе крупных батареек. Жан-Пьер и мсье Леблон с самого начала отвергли подобный вариант. Вот почему Жан-Пьеру всякий раз необходимо было лично встречаться со связником и сообщать ему всю собранную информацию из уст в уста.

Сейчас, добравшись до вершины перевала, он посмотрел вниз. Под ним начиналась новая небольшая долина. Но тропа, по которой он следовал, вела в другую долину, располагавшуюся под прямым углом к этой, где протекала бурная горная речка, воды которой издали поблескивали под лучами солнца. Там, где поток скрывался из вида, начиналась последняя из долин через горы, за которыми лежал Кобак, конечная цель его нынешнего путешествия. В месте слияния всех трех долин на ближнем к нему берегу речки стояла небольшая каменная хижина. Весь этот район был усеян подобными примитивными постройками. Как считал Жан-Пьер, их еще в древности возвели кочевники и странствующие торговцы, чтобы иметь пристанище на ночь.

Он начал спуск вниз по склону, ведя за собой Мэгги. Анатолий наверняка уже там. Жан-Пьер не знал его подлинного имени и звания в иерархии КГБ, но по одной из случайно брошенных Анатолием реплик о генералах догадался, что его связник носил ранг по меньшей мере полковника. Впрочем, суть заключалась не в чине. Главное, он имел дело с полевым офицером, оперативником, а не с канцелярской крысой, привыкшей сидеть в кабинете за письменным столом. От места встречи до Баграма дорога протянулась через горы на пятьдесят миль, а Анатолий легко преодолевал подобное расстояние пешком, на что ему требовалось полтора дня. Он был русским, но откуда-то из советской Средней Азии. Высокие скулы и желтоватая кожа лица. В афганской одежде он напоминал узбека – члена монголоидной этнической группы, густо населявшей север Афганистана. Этим объяснялось и его плохое владение дари – узбеки разговаривали на другом языке. Анатолию хватало отваги, чтобы рисковать, поскольку узбекским языком он не владел совсем, и всегда существовал шанс разоблачения. А он прекрасно знал, как любили партизаны играть в бузкаши с пленными русскими офицерами.

Жан-Пьер подвергался значительно меньшему риску, отправляясь на такие встречи. Частая необходимость совершать путешествия в отдаленные кишлаки, чтобы осмотреть пациентов и помочь им, только очень подозрительному человеку могла бы показаться странной. Но он тоже оказался бы в затруднительном положении, если бы кто-то случайно заметил, что он не раз и не два сталкивается в дороге с одним и тем же узбеком. А если бы произошло почти невероятное и владевший французским языком афганец подслушал разговор доктора со странствующим узбеком, Жан-Пьеру оставалось бы только надеяться на быструю и безболезненную смерть.

На тропе, покрытой толстым слоем пыли, которая вела к хижине, его сандалии не выдавали звука шагов, и даже копыта Мэгги беззвучно тонули в пыли, а потому, приблизившись к домику, доктор принялся насвистывать простую мелодию на тот случай, если в хижине нашел себе приют не Анатолий, а кто-нибудь чужой. Жан-Пьер был достаточно осторожен, чтобы застать врасплох любого афганца, каждый из которых непременно имел при себе оружие и мог с перепугу пустить его в ход. Наклонив голову в проеме двери, он вошел. К его удивлению, прохладное внутреннее помещение хижины оказалось пустым. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене, и приготовился к ожиданию. Через несколько минут закрыл глаза. Он чрезвычайно устал, но слишком нервничал, чтобы заснуть. Наступала ставшая привычной самая неприятная часть его работы разведчика. Предстояло испытать смесь страха и скуки, долго дожидаясь прихода связника. Жан-Пьер научился терпеливо переносить задержки в этой стране, где никто не носил наручных часов, но перенять у афганцев их непоколебимое спокойствие ему никак не удавалось. Воображение постоянно рисовало всевозможные несчастья, поджидавшие в пути Анатолия. Ведь по иронии судьбы Анатолий мог наступить на поставленную самими русскими противопехотную мину и валяться сейчас где-то с оторванной взрывом ногой. Разумеется, на этих минах чаще подрывался скот, чем люди, но это не делало их менее эффективными – потеря единственной коровы погубило бы афганскую деревенскую семью неизбежнее, чем прямое попадание в дом авиабомбы. Поэтому Жан-Пьера давно не смешил вид коровы или козла с грубо вытесанным деревянным протезом вместо одной из ног.