На измайловской крыше стояли дворовые с ведрами, баграми иметлами, готовые обороняться от шальных искр, но, по счастью, просторный сад недал пожару перекинуться на другие дома, и наконец женщины уверились, чтоопасности нет, и с облегчением вздохнули, когда старый князь, отряхнув кафтанот сажи, пошел от пожара к карете… однако вдруг замер, будто выжлец [33],сделавший стойку, и, со свистом и криком: «Держи поджигателя!» – ринулся назадворки сгоревшего дома. Черный, четкий его силуэт, освещенный заревом инапоминающий китайскую тень, вырезанную из черной бумаги, слился с другимсилуэтом, метнувшимся прочь от пожарища. Замахали руки – видно было, что князьи его супротивник нещадно колотят друг друга. Елизавета Васильевна пронзительновскрикнула, увидев, что муж ее упал… Впрочем, он тут же вскочил и помчался заобидчиком. Тот бросился наутек в обугленные, разоренные кусты, но оттудавыскользнул еще один человек, выбил из рук злоумышленника нож и так влепил емусо всего плеча, что тот рухнул оземь. Князь подбежал, навалился сверху…

Толпа, собравшаяся поглазеть на пожар, сперва оторопела, апотом кинулась было на выручку князю, да дело было уже слажено: АлексейМихайлович появился, волоча за собой какое-то закопченное существо. Невысокийчеловек помогал ему и нес просмоленное ведро, столь явно изобличившее деяниясхваченного, что толпа взревела и приступила бы к самосуду, когда б не явиласьтут пожарная бочка в сопровождении своей команды и еще двух городовых,взявшихся разбирать дело.

Понятно, Ангелина и старая княгиня не стали наблюдатьспектакль из задних рядов, а выскочили из кареты и пробрались поближе к АлексеюМихайловичу. Картина, открывшаяся их взору, была престранная: городовые, князьи его неведомый помощник в изумлении взирали на поджигателя, как если бы тотбыл диковинным заморским зверем, и слушали его с таким вниманием, с какимслушали бы слона, заговорившего человеческим голосом! Толпа тоже притихла,глазея на черного, обожженного злодея, который бил себя в грудь, потрясаякулаками и брызгая слюной, ораторствовал… на отменном французском языке, самымистрашными словами проклиная Россию и пророча ей скорую гибель от рук великогоНаполеона.

– Что?! – взревел князь Алексей, затыкая пакостный рот такойзуботычиной, что поджигатель вновь опрокинулся навзничь, невольно увлекая ссобою того, другого человека.

Князь рывком вздернул его на ноги.

– Простите великодушно! И за подмогу вашу храбруюблагодарен! – Он стиснул его руку, а потом небрежно махнул городовым напреступника: – А этого – в кутузку! Да велите дать ему хороших плетей, чтобдознаться, по чьему наущению французскую крамолу разносит да урон городупричиняет!

В голосе его звучал такой гнев, что городовые подчинилисьстарому князю безоговорочно, будто начальнику, и, заломив поджигателю локти, заплечи, в тычки погнали его к Панской улице, в участок. Алексей Михайлович, невыпуская руки незнакомого помощника, воинственно повернулся к своим дамам,которые цеплялись за него, желая удостовериться, что их ненаглядный князюшкажив и здоров.

– Ну? Чего всполошились? Велика ли острастка! Нешто есть ещепорох в лядунке! Да вон господина благодарите… Простите, сударь, как васзвать-величать прикажете?

– Comte Fabien de Laurent [34], – ответил тот, изящнопоклонясь, и толпа, дружно ахнув при звуке той же, что и у поджигателя, речи,надвинулась на него со злобными выкриками:

– Да они одним миром мазаны! Вяжи и этого!

– Бей мусью!

– Бей!

Незнакомец выпрямился, презрительно глядя на разъяренныхнижегородцев, и мгновенным движением выхватил шпагу, однако это не остановилотолпу, а лишь раззадорило. Ясное дело, этого изысканного, хоть и перепачканногосажей кавалера приняли тоже за крамольника-поджигателя, а чужая речь сталаподобна красной тряпке для быка. Русская толпа скора на самосуд!

Надо немедля разъяснить недоразумение! Ангелина слюбопытством и тревогою уставилась на француза, только сейчас заметив, что онмолод и хорош собою, хотя его лицо и было слишком томным, как бы ленивым, –мягких, почти женственных очертаний. Сложения он тоже был полноватого, рыхлого,что, впрочем, не мешало ему двигаться резво и проворно, а шпагою действоватьтак, что она казалась воистину продолжением его изукрашенной кружевнымиманжетами и сверкающими перстнями руки. Хотя едва ли даже со шпагою выстоял бымолодой человек против тройки ражих молодцов, по виду извозчиков либогрузчиков, которые дружно выступили вперед, засучивая рукава и обнажаяустрашающие кулачищи. Да тут уж князь Алексей выступил вперед и заговорил стакой уничижительной насмешкою, что зачинщики нового мордобоя враз опешили:

– Что, своя своих не спознаша? Аль давно кулачки непочесывали? Ну что ж, выходи по одному!

С этими словами он выхватил из-за кушака длинноствольныйпистолет и, насмешливо дунув в дуло, взвел курок, который так громко щелкнул внаступившей тишине, что один из силачей от неожиданности тоненько вскрикнул иприкрыл широченными ладонями свое рыжебородое лицо.

Хохот, грянувший вслед за тем, заставил Ангелину и княгинюЕлизавету зажать уши, а князь Алексей, покровительственно похлопав рыжегобедолагу по крутому плечу, двинулся к своему дому, не выпуская левой рукифранцуза, в правой все еще державшего свою шпагу и, чудилось, не верившего, чтоопасность миновала и он остался невредим.

И они вошли в измайловский дом, где у дверей толпилась,кланяясь, дворня, и уселись за богато накрытый стол, и ели, пили, смеялись, какбудто век были знакомы с графом, изумляясь поразительному совпадению: ведь оноказался сыном той самой мадам Жизель Лоран, которую рекомендовала маркизад’Антраге. За шутками и тостами забылся и пожар, и полусумасшедший поджигатель,и его жуткие пророчества… А между тем именно на рассвете этого дня, 12 июня1812 года, «великая армия» Наполеона без предварительного объявления войнывступила в пределы России.

Однако должно было пройти еще пять дней – спокойных, жарких,веселых летних дней, прежде чем в Нижнем был обнародован царский манифест,призывавший к защите Отечества.

* * *

Беды ждали давно.