Я силюсь понять – что где в этом чертеже.

Пару секунд оранжевый ждет, потом заявляет:

– Ну, значит, решили!

– Постойте, – хватаюсь я почему-то за чертеж. – А что вы тут вообще собираетесь делать?

– Я – отопление, – чеканит оранжевый. – А еще отделочники придут. Побелку, думаю, надо. – Он по-хозяйски оглядывает храм. – Пол шлифануть. Иконостас бы подновить, но это уж не знаю, как успеют…

В притворе слышатся возня и кряхтение. Еще один оранжевый «храмстрой» пытается протиснуться в полуоткрытые двери в обнимку с большой коробкой, энергично пихает задом тяжелую створку и, наконец, вваливается в храм.

– Сюда кладем, – молодец с чертежом показывает на простенок у входа.

Следом за первой коробкой вносят еще и еще, у стены растет картонный штабель.

Я решаю немедленно звонить Артемию. Достаю телефон из кармана безрукавки, иду к выходу…

– Да, батюшка, вы уж телефон-то не выключайте, – бросает мне вслед оранжевый, – а то мы вам обзвонились…

Я говорю с Артемием из ризницы. Зорин, к счастью, ушел, только его тяжелый дух все еще висит в воздухе…

– Вот так-то, брат! – В бодром голосе Артемия я улавливаю нотки снисходительности. – Ты, помнится, два года не мог ремонта добиться. Зато теперь… «Блажен муж, который боится Господа, в доме его будет изобилие», – со смехом цитирует он Псалтырь. – Только что Владыка расспрашивал о нашей сегодняшней встрече… Знаешь, похоже, он будет рад-радешенек увидеться с тобой. – Нотки снисходительности в голосе Артемия сменяются нотками ревности. – Он ведь всегда тебя выделял. А теперь даже в таком ключе говорит, что вот, мол, наш Глеб какую прозорливость проявил, какой правильной дорогой ушел вперед всех… Мы визит Владыки на твой приход по высшему разряду готовим – полное освещение, пресса, телевидение. Прогремишь, брат, на всю вселенную! Ты уж подумай, какие правильные слова возгласить с амвона… Э, да мне ли тебя учить! По части риторики я, грешный, всегда на тебя снизу вверх глядел… Ну а на приходе у тебя сделаем что успеем. Лучших людей к тебе послали, в три смены будут вкалывать… Чтоб ты знал, Владыка велел их из Барвихи к тебе перебросить. То есть в резиденции работы остановил – вот, брат, как! Гордись! – заканчивает Артемий, окончательно смешав снисходительные и завистливые нотки.

Впрочем, зря я так – ведь и искреннюю радость за меня можно было уловить в его голосе.

В этот храм я был введен два года назад.

Так же, как сейчас, Великим постом, ранней, слякотной весной я оказался здесь, на окраине Москвы, в трех кварталах от хосписа, в Свято-Никольском монастыре. Тогда начиналось его восстановление, и рабочие нашли лари со старинными книгами, замурованные в тайниках вместе с серебряной утварью и иконами. Несколько дней я работал в монастыре – составлял описи, отбирал все ценное для Синодальной библиотеки, нашел, помнится, уникальный патерик семнадцатого века, два рукописных Евангелия на греческом – таких старых, что и век не определишь, а еще – копию указа Екатерины о закрытии монастыря с чьей-то чиновничьей подписью, которую я поначалу с радостным азартом архивариуса принял за подпись самой императрицы…

В последний день, когда я уже опечатывал находки, ко мне в тесную келейку, заставленную архивными коробами, вошел человек – маленький, щуплый, седой и какой-то весь скособоченный. Я уже видел его раньше среди рабочих, заметил, как неуклюже, с трудом взбирается он на леса, и, помню, подумал, что он слишком немолод для работы на стройке. Но человек оказался не строителем, а бригадиром художников-реставраторов и в те дни осматривал наружные росписи монастырских храмов, решая, есть ли надежда спасти их. Он представился Николаем. На мой вопрос об отчестве отмахнулся – дескать, Николай и Николай, никто по отчеству не зовет. Я обратил внимание на его странную привычку оглаживать несуществующую бороду и подумал, что он расстался с бородой недавно. Сейчас его щеки и подбородок покрывала седая щетина, он то и дело проводил по ней руками и собирал книзу, как делают пожилые бородатые батюшки.

Первым делом Николай спросил, священник ли я, и, получив утвердительный ответ, задумчиво кивнул и надолго замолчал. И в этом его молчании, в напряженной позе кособокой фигуры, в остановившемся взгляде было нечто такое, что я не решался поторопить его. Наконец он заговорил, глядя в пол:

– История странная, сам не знаю, как отнестись… Я всю жизнь в храмах работаю, по фрескам… Верующий, конечно… Внучка у меня. Мы с женой с трех лет ее растим. Дочка и зять погибли – авария. Внучке сейчас семь. Уже полгода у нее СГД. Слышали, наверно? Это не лечится. Теперь она тут, неподалеку, в больнице для таких детей… Жена с ней почти все время. А я не могу. Чуть зайду в палату – плачу. Так жалко, вы не представляете… У вас-то есть детки? Нет? Ну, если будут – дай им Бог здоровья и чтоб никогда такое не пережить… И вот три дня назад – сон. Будто я вхожу туда, в больницу, а там вдруг так светло, чисто. И будто все окна открыты и все двери. И нет никого. Я вроде испугался – куда их всех увезли? Иду. Вот палата, где Даша, внучка… Дверь распахнута. Я вхожу, вижу – Дашка там. А в палате – ни мебели, ни кроватей. Дашка стоит в пустой комнате и будто меня ждет… Пижамка на ней детская – та, из которой давно выросла, а теперь вроде как опять новая и впору… И вот я вижу, что в руках у нее чаша для причастий, потир. А она улыбается так тихо, спокойно и говорит: «Это – для меня». И чашу показывает. И еще раз: «Для меня». И я сразу понимаю: надо ее причастить, об этом она просит… И вот в тот же день узнаю! что нужно ехать сюда, в монастырь, смотреть фрески. Приезжаю, вхожу в ворота. Никого. Поднимаюсь в надвратную церковь и вижу: там вы стоите и в руках у вас – потир, один из тех, что в тайнике нашли. Вы так внимательно его разглядывали, что меня не заметили. А я – тихонько назад. И тут все у меня соединилось. Получается, что вы здесь – один священник на всю округу. И больница здесь рядом, в десяти минутах…

Он наконец поднял глаза и посмотрел на меня.

Я спросил осторожно:

– Вы хотите, чтобы я причастил вашу внучку?

Николай кивнул, продолжая смотреть мне в глаза. В его взгляде не было просьбы, скорее – уверенность, что иначе никак нельзя.

К тому времени я был рукоположен недавно. Дважды в неделю служил в маленькой церкви в Замоскворечье на пару с пожилым опытным дьяконом, на котором лежала большая часть службы, – вот и вся практика. Я как-то сразу смутился и, может быть, даже начал отнекиваться, если бы Николай не завел речь о деньгах:

– Я понимаю, это треба, она денег стоит, я заплачу…

И тогда я торопливо замотал головой, замахал руками – дескать, что вы, какие деньги! Только объяснил, что мне нужно съездить в свой храм, чтобы взять запасные Дары, нужную утварь и облачение.

Он сказал:

– Давайте я тогда хоть за такси… – Полез в карман, но я отмахнулся – потом, потом…

Мы условились, что я причащу его Дашу в тот же день.

Уже уходя, он оглянулся и после еще одной напряженной паузы сказал: