– Ну еще бы, еще бы, – кивает он.

– Нет, я о другом. Мне так радостно видеть, что с вами происходит что-то хорошее, что-то новое. Ведь так?

– Так, – смущенно улыбается он. – Это все – Ника! Знаете, она меня будто из тюрьмы вытаскивает, в которой я сам себя чуть не сгноил. И думал, что сидеть мне там пожизненно. А дверь была не заперта! Вот дурак-то!.. Я не знаю… В ней – магнит какой-то… Вы не думайте, что она такая… такая грубая. Я уже понял про нее – она привыкла защищаться. Всегда и от всех. То и дело сворачивается, как еж… Слушайте! Я ведь видел, как она это делает, – как берет на себя боль. Это так тяжело – вы не представляете! И вот она тащит эту ношу одна, потому что просто никто не в состоянии понять – что это и как это! – Иван Николаевич говорит торопливо, возбужденно. – Ах, как хорошо, что вы всё узнали! Как я на вас теперь надеюсь! Вы сможете ее защитить!

– Да как же, Иван Николаевич? Как?

– Не знаю еще… Я ей говорил о вас, а она… Она тоже поймет, зачем вы ей нужны… Хотя у нее такой скепсис к церкви, к священникам – ох, вы бы слышали!.. Но это все – снаружи, это – ее колючки. А внутри она понимает, что ее дар нуждается в какой-то большой защите. Ее слабыми колючками тут не обойтись! А вы про эту большую защиту знаете лучше всех…

Он снимает очки, принимается протирать их концом шарфа и выглядит ужасно смущенным – будто просит о чем-то личном, о чем-то даже нескромном…

– Иван Николаевич… Знаете, я чувствовал, что назревает что-то такое – невероятно важное. И, наверное, дай Господи, я смогу понять – где тут мое место и какой может быть моя помощь… Но сейчас еще не понимаю, не могу вместить это все…

Иван Николаевич все-таки садится, будто ноги не держат его.

– Да, – говорит он, – я тоже не могу. Хотя она мне рассказала уже столько дней назад. А я до сих пор не понял, как с этим жить… Но ясно, что другого пути у меня теперь нет – только к ней, только с ней. Вот даже сейчас – встал бы и пошел. Как завороженный, в самом деле…

Он смотрит в еловую чащу – туда, где в колоннаде стволов скрылась Вероника.

И еще раз наводится резкость в моем объективе, и так же, как я увидел сегодня новую Веронику, передо мной предстает новый Иван Николаевич. Я смотрю сверху вниз на его стриженую макушку и вдруг понимаю, что не такие уж они разные с Вероникой. И даже в чем-то схожи.

…Мы расстаемся у входа в хоспис. Иван Николаевич семенит вниз по крутой дорожке, останавливается, оглядывается, энергично машет зажатой в кулаке вязаной шапкой, улыбается. Провожаю его взглядом и тоже невольно улыбаюсь – вот дает мой Иван Николаевич!..

Спешу к себе в храм, но едва начинаю подниматься по главной лестнице, на меня с тяжелым топотом скатывается главврач хосписа Яков Романович Костамо – огромный, тяжелый и, как обычно, весь пунцовый – с краснотой, переходящей с лица на обширную лысину. За ним мелким горошком сыплются по лестнице два администратора из АХЧ. Я уже собираюсь отскочить в сторону и дать им дорогу, но, оказывается, Яков Романович спешит по мою душу. Он резко останавливается, для чего ему приходится схватиться за балясину перил и пережить рывок грузного тела, набравшего крейсерский ход.

– А-а, вот вы где! – густым басом рычит Костамо. – Я вас обыскался!

Даже едва зная этого человека, легко представить, что ярость – его естественное состояние. Кажется, он вечно преследует врагов и уж если настигнет кого, то бедняга будет как минимум четвертован на месте. Насколько я успел заметить, стиль руководства Якова Романовича на зависть энергичен и прям. Любые попытки подчиненных объяснить ему что-либо или просто ответить на его же вопрос сразу на третьем-четвертом слове пресекаются окриком «насрать!». Допустим, Яков Романович, зажав в углу кастеляншу, выясняет, почему не хватает белья. В ответ кастелянша пищит: «Счетчики воды меняли, прачечная полдня не…» «Насрать на счетчики! – гремит главврач. – Я спрашиваю, где белье?!» При всем при том трудно не видеть, что службы хосписа работают на пределе самоотдачи и все здесь вычищено-вылизано настолько, насколько это возможно в старом, ветшающем здании.

Со мной Яков Романович, конечно, ведет себя по-другому и именует «батюшкой», хотя это обращение часто звучит иронично, а то и вовсе застревает в его мясистых устах.

– Ну что же вы, бать… Что ж вы молчите! – нависает надо мной главврач.

– О чем молчу? – не понимаю я.

– Да как же! Митрополит к нам собирается! Мне звонят из вашей Патриархии, а я как дурак: «Чего? Куда?»

– Да вот же, я как раз хотел…

– Эх, батюшка-батюшка, вам ли не понимать! – гудит главврач. – Это ж такая подготовка, а у нас всего неделя – шутки, что ли!

В уголках его толстых губ скапливается белесая пенка. Но он знает про это и часто вытирает рот носовым платком – пунцово-красным, в тон его лицу.

– Яков Романович, – я невольно отстраняюсь от пышущего жаром главврача, – вам-то зачем беспокоиться? Протокольный отдел Патриархии все сделает. У них эти визиты отработаны так, что…

– Эх, бать… В том-то и дело! Они мне всю клинику раком поста… э-э… в смысле, вверх дном перевернут и не спросят. Только скажут: «Отойди, дядя, не мешай…» Да вы в храм свой пойдите, они уже там.

– Кто?

– Э-э, святая вы простота, ничего не знаете! Бригада там работает!.. А мне уже список прислали – чего я должен обеспечить… Вы уж, дорогой мой, держите в курсе, раз такое дело. Вот, допустим, министра я понимаю, как принять. Или комиссию. А тут… Не знаю ведь я этих ваших… нюансов… Так что давайте советоваться!

– Хорошо, конечно…

Я бегу в храм. Какая еще бригада? Но меня хватает за рукав один из администраторов АХЧ:

– Отец Глеб, я насчет меню.

– Меню?..

– Ну насчет трапезы. Нас предупредили, трапеза – обязательно. С продуктами ваши помогут, сказали, без проблем… Но вот само меню… Наши-то повара не знают… Пост же вроде… Водка, например, – он нервно сглатывает, – она постная или как?

– Погодите. Давайте позже…

В храме необычно светло – ярко горят несколько софитов на треногах, безжалостно высвечивая обшарпанность стен и облезлость иконостаса. По стенам пляшут красные точки от лазерных рулеток, которыми два молодца в оранжевых комбинезонах обмеряют храм вдоль и поперек, заносят цифры в блокноты. Увидев меня, один из них деловито подходит и без всякого предисловия осведомляется:

– Вы настоятель? Надо решить, где трубы пройдут.

На его комбинезоне красуется нашивка – черная хризма[15] и вокруг нее буквы «Храмстрой».

– Трубы? Вы о чем?..

– Велено добавить вам отопление. Тут встанут шесть конвекторов, и в алтаре – еще два. – Оранжевый молодец пальцем показывает на стены, на дверь в алтарь. – От внутренней системы не запитаемся, не потянет. Надо кинуть трубы снаружи – от коллектора. Кладка тут – дай боже. Надо понять, где лучше цоколь пройти. Здешний завхоз дал схему. – Он разворачивает передо мной серый лист с подробным чертежом. – Вот смотрите: можно тут и тут. – Он тычет ногтем в чертеж. – За жертвенником, думаю, будет удобней всего.