Согласно Рогожскому летописцу, «тое же зимы прииде изъ Орды князь Василеи Дмитреевичь Суждальскыи отъ царя Азиза, а с нимъ царевъ посолъ, а имя ему Оурусъманды».[359] С возвращением Василия Кирдяпы выяснилось, что власть в Сарае в очередной раз поменялась, и тем самым ярлык, данный предыдущим ханом Борису Константиновичу на Нижний Новгород, превратился в простую фикцию и никому не нужную бумажку. Это означало, что в реальности за Борисом в Орде никто не стоял. Но, чтобы окончательно заставить москвичей принять участие в борьбе на своей стороне, Василий Кирдяпа сделал еще один шаг. В Сарае он выпросил у нового хана ярлык своему отцу на великое княжение Владимирское. При этом он, разумеется, понимал полную невозможность для того вновь занять владимирский стол. Весь расчет строился на том, что Дмитрий Константинович, передав великокняжеский ярлык в Москву, заставит медлительных и осторожных москвичей начать активные действия.

Так в результате и произошло. Дмитрий Константинович, передав ярлык Дмитрию Московскому, «испросилъ и взялъ собе у него силу къ Новугороду къ Нижнему на брата своего князя Бориса».[360] Одновременно, судя по материалам новгородского летописания, предприняла свои меры и митрополичья кафедра: «митрополитъ Алексей отня епископию Новогородьскую от владыки (суздальского. – Авт.) Алексея».[361] Далее события развивались стремительно. После получения московской подмоги князь Дмитрий Константинович «еще къ тому въ своеи отчине въ Суждали събравъ воя многы, въ силе тяжце поиде ратию къ Новугороду къ Нижнему и егда доиде до Бережца (небольшой городок близ устья Клязьмы, на границе Нижегородского удела. – Авт.) и ту срете его братъ его молодъшии князь Борисъ съ бояры своими, кланяяся и покоряяся и прося мира, а княжениа ся съступая».

Все же триумф Дмитрия Константиновича оказался неполным – чтобы не раздражать литовского князя Ольгерда, на дочери которого был женат Борис, он вынужден был удовольствоваться лишь половиной Нижегородского княжества: «Князь же Дмитреи Костянтиновичь, не оставя слова брата своего, взяша миръ межу собою и поделишася княжениемь Новогородскымъ и воя распустиша, а иную силу назадь оувернуша, а самъ седе на княжении въ Новегороде въ Нижнемъ, а князю Борису, брату своему, вдасть Городець».[362]

Конфликт между суздальскими князьями был разрешен к концу 1364 г., а к следующему, 1365 г. летописцы относят известие о поездке Сергия Радонежского в Нижний Новгород.

Поскольку Пахомий Логофет ничего не говорит о визите троицкого игумена в Нижний Новгород да и о других его подобных поездках (они его просто не интересовали, ибо не укладывались в тот канонический образ святого, который он создавал в «Житии»), сведения о данной миссии Сергия Радонежского мы можем почерпнуть из материалов русского летописания.

Под 1365 г. Софийская Первая летопись помещает следующее известие: «Тогды прииде (в Нижний Новгород. – Авт.) отъ великого князя Дмитрия Ивановича игуменъ Сергий, зовучи князя Бориса Костянтиновича на Москву; он же не поеха; игуменъ же Сергий затвори церкви».[363]

Какова была цель визита Сергия? Ответ на этот вопрос дает Московский летописный свод конца XV в.: «Князь великы Дмитреи Ивановичь посла в Новъгород Нижнеи ко князю Борису Костянтиновичю игумена Сергея, зовучи его на Москву к себе, да смиритъ его съ братомъ его со княземъ Дмитреем, он же не поеде, игуменъ же Сергей затвори церкви в Новегороде» (выделено нами. – Авт.).[364] Из этого уточнения становится понятно, что главной задачей Сергия должно было стать примирение двух братьев: Дмитрия и Бориса Константиновичей Суздальских.

Однако по каноническим правилам игумен монастыря не имел никаких прав единолично «затворять» церкви в отдельно взятом городе или местности. Правом налагать запрещение («интердикт») обладал только глава епархии или митрополит. Из известия Никоновской летописи выясняется, что Сергий в данном случае руководствовался не личными соображениями, а приказом митрополита Алексея и великого князя Дмитрия Ивановича: «В то же время от великого князя Дмитреа Ивановича прииде съ Москвы посолъ преподобный Сергий игуменъ Радонежский въ Новгородъ въ Нижний ко князю Борису Констянтиновичю, зовя его на Москву; он же не послуша и на Москву не поиде; преподобный же Сергий игуменъ по митрополичю слову Алексееву и великого князя Дмитреа Ивановича церкви вся затвори» (выделено нами. – Авт.).[365]

Это сравнение известий трех летописных сводов вполне удовлетворительно отвечало на все возможные вопросы исследователей, и они не подвергали сомнению действия Сергия в Нижнем Новгороде до тех пор, пока В. А. Кучкин не обратил внимания на аналогичное известие Новгородской Четвертой летописи: «…тогда прииде посолъ отъ князя Дмитриа Ивановича, игоуменъ Сергии, зовуще князя Бориса на Москву, онъ же не поеха, они же церкви затвориша» (выделено нами. – Авт.).[366] Употребленное летописцем выражение «они» четко указывало на то, что в закрытии нижегородских церквей участвовало по крайней мере два человека. Ответ на возникший вопрос историк нашел довольно быстро. В Рогожском летописце под 1363 г., то есть двумя годами ранее, помещено следующее сообщение: «Тое же осени приехаша въ Новгородъ Нижнии отъ митрополита Алексея архимандритъ Павелъ да игуменъ Гера-симъ, завучи князя Бориса на Москву, онъ же не поеха, они же церкви затвориша».[367] Таким образом выяснилось, что непосредственными исполнителями интердикта являлись митрополичьи представители Павел и Герасим, а не Сергий Радонежский.[368]

Отсюда В. А. Кучкин сделал вывод, что летописцами были механически соединены два разных события, одно из которых происходило в 1363 г., а другое относится к 1365 г. Очевидным является то, что наложение интердикта произошло лишь однажды. Выясняя, в каком году это могло произойти, В. А. Кучкин подметил, что и Софийская Первая, и Новгородская Четвертая летописи в качестве причины поездки Сергия Радонежского в Нижний Новгород указывают на действия митрополита Алексея: «а митрополитъ Алексей отня епископию Новогородскую отъ владыки Алексея»[369] (имеется в виду Нижегородская епархия и местный владыка Алексей), тогда как в Рогожском летописце данного объяснения нет. Но, по мнению В. А. Кучкина, митрополит Алексей «ничего не мог отнимать» у суздальского епископа Алексея, ибо Нижегородская епархия не находилась под его началом: Нижний Новгород и Городец являлись частью диоцеза самого митрополита. Поскольку в более раннем Рогожском летописце этой «нелепицы» нет, становится очевидным, что достоверным является известие 1363 г. Что же касается сообщения 1365 г., оно, на взгляд историка, впервые появилось в русских летописях через несколько десятилетий после описываемых событий – в летописном своде 1423 г. митрополита Фотия, к которому в конечном счете восходят и Софийская Первая, и Новгородская Четвертая летописи. В отличие от них Рогожский летописец восходит к более раннему источнику. Тем самым выясняется, что при создании свода 1423 г. его составители переработали известие 1363 г. источника Рогожского летописца,