«Два года мы с Танатой не верили в удачу своего побега. Шарахались от каждой тени. Как дети, затыкали уши, если слышали песню бродячего музыканта. Жена не верила, что жрицы так легко отступились от неё. Твердила, что они никогда не оставят нас в покое, для них нет срока давности преступления. А отречься от Храма — проступок, заслуживающий смерти. Но, наверное, и для страха наступает какой-то предел, когда приходится выбирать — жить дальше, или бояться. К тому же, Таната сообщила, что ждёт ребёнка. Это было настоящее счастье! Захотелось осесть, построить дом, стать обычным имперцем, а не беглецом-неизвестно-от-чего. Думаю, что Таната испытывала те же самые чувства. Она даже рассказала о своём брате, имеющем дом в Златгороде — на тот момент ещё не знавшем о нашем браке.

Хотя временами на жену нападала меланхолия. В такие часы она могла сидеть, молча и неподвижно, не реагируя на мои расспросы и ласки. Я понимал, что Танату просто беспокоит будущее нашего ещё не рождённого малыша.

В положенный срок у нас появилась дочь. Я находился во власти отцовской слепой любви, и готов признать, что она придавала всему особенную окраску. Но все же более красивого ребёнка я не видел. Наша девочка походила одновременно на Танату и мою мать, тоже в своё время считавшуюся довольно привлекательной женщиной.

Жена же, взяв дочку на руки, залилась слезами и плакала, подобно Жизнеродящей, дни и ночи напролёт. Таната лишилась покоя. Не могла усидеть на одном месте больше суток. Вновь мы стали кочевниками, как в самом начале нашего побега, останавливались в бесконечных привалах, а порой и вовсе ночевали под открытым небом. У нас не было друзей, а краткие наши знакомства сводились лишь к покупке необходимых вещей и паре ничего не значащих фраз. При встречных Таната всякий раз называла нас разными именами.

Я серьёзно опасался за рассудок жены. Еще чаще думал, в какой же нездоровой среде растет наша малышка. Она уже начинала ходить и лепетать, а её мать всё не могла успокоиться. В краткие моменты просветления Таната учила Летту песням Храма и прочим премудростям. Мне было не понять этого, но я не вмешивался, моменты единения матери и дочери были краткими и редкими.

Это продолжалось до тех пор, пока мы не приехали в один крупный город, и жена не увидела на базарной площади рабов, выставленных на продажу. Несчастные были неправдоподобно бледны и словно безлики. Казалось, им не досталось красок жизни, и солнце никогда не касалось их кожи. Рабов выставил на продажу хозяин, уличивший супругу в измене и потому и решивший развестись и поделить нажитое добро.

Таната долго беседовала с обманутым мужем, что было совсем на нее не похоже. Потом вернулась ко мне и попросила несколько десятков сигментов. Это были последние наши деньги. Но я не стал требовать отчёта, решив, что жена хочет выкупить раба или рабыню.

Однако Таната принесла лишь склянку, наполненную ароматной алой жидкостью. Я удивился, но в кои-то веки жена казалась спокойной и уверенной в себе. Потом мы уехали из этого города. Признаться, я почти забыл о странном приобретении. Жена не пользовалась склянкой, а к запаху постепенно привыкаешь и перестаёшь замечать.

Летта на тот момент уже подросла и стала чудесной смышлёной девочкой. В наших бесконечных скитаниях она не капризничала и не доставляла беспокойства. Жена все чаще уединялась с ней, делилась какими-то секретами, и даже шутила.

Я думал, что Таната полностью пришла в себя. И предложил купить маленький домик в небольшом посёлке, далеком от основных дорог Империи и тем более Храмов. Кроме того, народ, живущий в этих землях, мало чтил Жизнеродящую и Мракнесущего, а о тёмных жрицах и понятия не имел.

Как ни странно, Таната согласилась на моё предложение. Мы как раз скопили необходимую сумму и совершили покупку. Особенно счастлива была наша маленькая Летта. Она целый день носилась по дому с громкими песнями и к вечеру просто упала от усталости. Перевозбуждение сказалось на малышке плохо — ночью она заболела. Лекарей в этих землях не было, и я полностью положился на знания моей жены, принявшейся лечить дочку какими-то отварами и настойками. На свет была извлечена забытая мною склянка. Оказалось, что приобретённая супругой жидкость — верное средство от детских недугов.

Болела Летта долго и тяжело. И самое страшное, я заметил необычные перемены в её внешности: кожа приобрела белый оттенок, брови и ресницы обесцветились, а глаза стали мутного неопределённого цвета. В мою голову закралось подозрение, не подхватила ли дочь какой-то недуг от рабов, которых тогда продавали на площади. Но ведь прошло так много времени! Кроме того, жена оставалась спокойной и не выказывала никаких опасений за здоровье Летты.

Боясь, что девочка испугается своего отражения, я избавился от всех зеркал в доме. Таната же рассказывала дочери сказки, в которых герои славились поступками и умом, а не красотой. Однажды я застал жену за тем, что она с большими предосторожностями вылила остатки того дорогого средства из флакона, а его — разбила на мелкие кусочки и закопала в саду. Я потребовал объяснений. Но Таната только сказала, что теперь спокойна за нашу дочь, и ей не грозит служение в Храме, даже если нас настигнет кара черных жриц. На остальные мои вопросы жена отвечать отказалась.

Возможно, в поступке Танаты есть своя правда. Мне тяжело судить её. И хочется верить, что дочь наша привыкнет к своей внешности со временем.

На всякий случай я начал копить деньги, если вдруг понадобится купить противоядие; а что болезнь Летты вызвана каким-то ядом — в этом сомневаться не приходится. Вероятно, о противоядии могут знать лекари, или торговцы людьми, или высшие чины Темьгорода, которым ежедневно приходится сталкиваться с уродствами и мутациями разного рода. Не уверен в точности дошедших до меня слухов, но там может служить один мой знакомец — Моргер Тут».