Но я была настроена решительно. Наконец-то прибыв в тот район, куда стремился Фадж Раванго, мы распрощались с ландшафтом, служившим нам домом четыре месяца и сделавшимся за это время привычным и знакомым, и обратили взоры к лесу внизу.

Спуск с плоскогорья был недолог, но поляна, на которой мы остановились, еще находилась выше уровня болот. Ее явно не раз расчищали от джунглей, но растительность возвращалась с той же быстротой, с какой ее вырубали.

– Здесь место торговли, – сказал Фадж Раванго в ответ на наш вопрос. – Мы… Селяне приносят сюда свой урожай, а мулинцы – мясо и слоновую кость.

– А скоро они придут? – спросил мистер Уикер.

Фадж Раванго только пожал плечами. Когда придут, тогда и придут. Ведь это был не организованный рынок, устраивающийся каждые четыре дня.

Мы принялись разбивать палатки. Надо сказать, партии, в которых несколько натуралистов, отличаются одним неудобством: мы то и дело манкировали повседневными заботами и обустройством лагеря, спеша осмотреть окруживший нас мир. (Боюсь, и мы с мистером Уикером свалили большую часть работы на Натали.) Лично я забыла о работе, едва успев забить в землю пару колышков: звучный стрекот в воздухе привлек мое внимание к деревьям на краю поляны.

Увиденное мной существо было похоже на птицу, но недавние размышления о классификации видов были еще свежи в памяти, и я не торопилась классифицировать его. Величиной оно было сравнимо с птицами, имело оперение яркого сине-зеленого окраса и длинный, раздвоенный на конце хвост. Однако голова его определенно была драконьей – с длинной мордой и пастью вместо клюва.

Понаблюдать подольше мне не удалось: существо расправило крылья, чтобы перелететь через поляну, и тут я увидела причину стрекота.

Подобно стрекозе, это существо обладало двумя парами длинных крыльев!

Я вскрикнула от восхищения, после чего мне пришлось объяснять причину товарищам, не видевшим этого существа. «Стрекодраком», из-за общего с насекомым строения крыльев, его окрестила Натали. Мистер Уикер возражал, поскольку это существо явно не относилось ни к стрекозам, ни к насекомым вообще, однако термин прочно вошел в обиход и используется по сей день.

На следующее утро мы все еще спорили о нем, когда из окружавшего лагерь леса вышел Фадж Раванго. Его вид заставил всех замолчать на полуслове, а нас с Натали – еще и густо покраснеть: избавившись от длинной и широкой полосы ткани, какие йембе носят вокруг пояса, он сменил одеяние на самую короткую на свете набедренную повязку, удерживаемую на бедрах тонким шнурком.

Одетый – или, вернее сказать, «раздетый» – таким образом, он выглядел совершенно другим человеком. В отсутствие йембийского наряда черт, выдававших в нем представителя иного народа – более хрупкого телосложения, более узкого лица, красноватого оттенка кожи – уже невозможно было не заметить. Не походил он и на людей других народов, окружавших нас с момента прибытия.

Первым нарушил молчание мистер Уикер.

– Те железные ножи, что мы взяли с собой, – откашлявшись, заговорил он. – Они будут платой за их помощь?

Стрекодрак

Фадж Раванго покачал головой.

– Никакой платы. Мы отдадим им ножи. Они помогут нам.

Мне это показалось чистой софистикой, но он явно был уверен, что разница налицо.

– Зачем им помогать нам, – спросила я, – если не в обмен на что-либо? Мы предложим им что-то еще?

Присев рядом с нами на корточки, он поднял с земли котелок с нашей утренней овсянкой. Думаю, он уходил в лес не только для переодевания, но и с тем, чтобы подумать, как объяснить нам ситуацию.

– Вот это, – начал он, подняв котелок, – больше не ваше. Не только ваше. Это принадлежит общине. Всем, что у вас есть, вы будете делиться. А они будут делиться с вами. Так у них заведено. Без этого здесь не прожить.

Здесь я цитирую его слова со всей возможной точностью. Если их смысл и неясен, то только оттого, что описанный им общественный уклад чужд нам – по крайней мере тем, кто, вероятнее всего, будет читать мои мемуары – настолько, что простыми словами не объяснить. Имущества у мулинцев очень немного, и личной собственностью в привычном для нас понимании они не дорожат. Их образ жизни не позволяет ни обзавестись ею, ни извлекать из нее ощутимые выгоды. Иметь больше, чем сможешь унести, – глупость: все лишнее придется бросить, когда настанет время менять место стоянки. Но большая часть вашего имущества (если вы, конечно, мулинец) легко поддается замене, и потому бросить его – невелика потеря. Попытки накопить больше, чем у окружающих, есть нешуточное оскорбление для общественной гармонии, а также, думаю, и для духов. Они вызывают насмешки товарищей, а если это не помогает, поделиться вынудят и более агрессивными методами. За это мулинцев считают ворами, но «воровство» – слово из совершенно другого мира.

Все это Фадж Раванго, как сумел, объяснил нам, но фундамента для понимания его объяснений у нас практически не имелось, и, кроме того, сам он мулинцем был только отчасти.

– Мой отец пришел из леса, – сказал он в ответ на настойчивые расспросы Натали. – Мать была селянкой из Обичури. Мальчишкой я на время ушел в лес, потом вернулся, выучился и переселился в Атуйем.

Человеком он был крайне скрытным: на то, чтобы развернуть это сжатое жизнеописание в нечто большее, добавляя к нему по одной мимоходом оброненной детали за раз, потребовались месяцы. Однако сейчас я изложу его историю целиком – во всех подробностях, какие мне известны.

Его мать принадлежала к одной из семей сагао, традиционным занятием которой было ремесло гриота. Родовое имя этой семьи мне неизвестно по сей день: Фадж Раванго так и не открыл его нам. Несмотря на матрилинейный уклад, принятый среди сагао, народ матери не принял его – по всей вероятности, из отвращения к мулинской крови, – и потому на родство с ним он не претендовал. Думаю, отчуждение послужило причиной его ухода в лес. Но остаться там он отказался и, вернувшись в Байембе, заявил о своем праве на образование – недостаточное, чтобы стать гриотом, но обеспечившее ему должность на государственной службе. Благодаря этому он и познакомился с нами.

Какой династии служила семья его матери? Знаю одно: не королевской. Как он получил свое имя – не мулинское и не сагаосское? Много позже я выяснила, что имя это принадлежит маури – народности, обитающей у северных границ джунглей и родственной мулинцам. Всю его историю я собирала по кусочкам и никогда не слышала целиком. Он не принадлежал всецело ни к одному из двух миров, но, видимо, наше себе место между ними, и именно это, а вовсе не прошлое, определяло его личность.

Конечно, к этому суждению я пришла позже. Ну, а в то время эти кусочки разжигали во мне безумное любопытство. И в день, когда к нам на поляну вышла группа из пяти мулинцев – двоих мужчин, старухи и двух подростков, мы подумали, что узнали о Фадже Раванго нечто новое.