Хотя России удалось на какое-то время поставить Османскую империю в подчиненное положение, она была озабочена возможностью войны с Британией, которая, в свою очередь, опасалась, что российское влияние распространится на Балканы, Средиземноморье, Кавказ и в конечном счете Индию. Таким образом, всеобщему миру угрожало соперничество империй, у которых «пересекались сферы влияния в Азии и на Ближнем Востоке»[253]. Нельзя сказать, что этот конфликт между державами был неизбежен, но с середины 1830-х гг. воинственная риторика постоянно усиливалась. Можно привести пример инцидента, ярко иллюстрирующего опасность усиления напряженности, которая приводит к вооруженному столкновению. В конце ноября 1836 г. у черкесского побережья, недалеко от крепости Суджук (современный Новороссийск) русский военный корабль «Аякс» задержал британскую торговую шхуну «Виксен». Подозревали, что британское судно везет не только груз соли, но и оружие для горцев, которые вели упорную партизанскую войну против Российской империи. Однако к моменту инцидента на море экипаж британского судна уже выгрузил порох для повстанцев, и в трюме была только соль. Тем не менее русские конфисковали «Виксен» за нарушение таможенных правил и отбуксировали в Севастополь, а экипаж выслали в Стамбул. В тот момент Британия не была готова ответить на потерю «Виксена» военными действиями на суше или на море и промолчала, тем самым признав, что имела место провокация, если не прорыв блокады[254]. По свидетельству британца, посетившего Севастополь несколько лет спустя (в 1844 г.), Генри Дэнби Сеймура, «Виксен» стоял в гавани в качестве трофея: «Русские очень гордились захватом английского судна, тогда как англичане говорили мне, что не могут смотреть на него, не испытывая стыда»[255].

Министр иностранных дел при Николае I граф Карл Васильевич Нессельроде был прекрасно осведомлен, что британцы обеспокоены растущими амбициями и силой России, и видел угрозу международной изоляции. Поэтому он искусно вел дипломатические переговоры с Британией, которые в 1841 г. закончились подписанием Лондонской конвенции о проливах. Это международное соглашение признавало право султана Османской империи запрещать проход через проливы военным кораблям любого государства, что предвосхитило некоторые положения конвенции Монтрё 1936 г., действующей по настоящее время. Но если конвенция Монтрё гарантировала кораблям причерноморских государств, таким как Советский Союз и его преемники, Украина и Российская Федерации, право прохода через проливы в мирное время (как и Ункяр-Искелесийский договор), то Лондонская конвенция запрещала всем военным судам проход через Дарданеллы и Босфор. В результате российский Черноморский флот лишался свободы действий в Средиземноморье. Это усиливало опасения русских, что в результате сговора с Османской империей британский флот может войти в Черное море. Неудивительно, что Пальмерстон рассматривал Лондонскую конвенцию о проливах как небольшую победу: он почти десять лет добивался отмены Ункяр-Искелесийского договора[256]. В отличие от него русские военные моряки, в том числе Лазарев, были недовольны Лондонской конвенцией, поскольку она фактически аннулировала условия гораздо более выгодного соглашения.

В целом заключенный в Лондоне договор давал преимущества Британии за счет России и усилил стремление русских генералов и адмиралов укрепить фортификационные сооружения Севастополя. Николай I согласился на Лондонскую конвенцию 1841 г. из общих политических соображений, не преследуя конкретных стратегических целей. Следуя Нессельроде, он опасался, что слишком тесный союз между Россией и Османской империей может настроить великие европейские державы против него. Царь, не хотевший войны, стремился достичь если не дружбы, то примирения с Британией, что продемонстрировал его визит в Лондон в 1844 г., во время которого его сопровождал Нессельроде. Цель Николая I заключалась в том, «чтобы выяснить, есть ли возможность вбить клин в союз между Англией и Францией» и не позволить Франции «закрепиться на турецкой территории»[257]. К сожалению, российский император перепутал очарование и гостеприимство королевы Виктории с осторожностью и скрытой враждебностью ее правительства: в результате никакого долговременного союза между Британией и Россией не получилось[258]. Если бы Николай I предполагал, что однажды Британия и Франция объединятся с Турцией в войне против России, как это произошло двенадцать лет спустя, он никогда бы не согласился подписать Лондонскую конвенцию.

Как проницательно заметил британский обозреватель конца XIX в., специализирующийся на военно-морской тематике, сэр Джон Синклер, «военно-морская мощь не создается за один день, а приобретенную, ее невозможно сохранить без значительных усилий и неусыпного внимания»[259]. То, что относилось к Королевскому флоту, в равной степени было справедливо и для российского, в том числе Черноморского флота. Во второй четверти XIX в. Севастополь пережил период бурного развития, по мере того как удовлетворялись потребности базирующегося в нем флота, а береговые укрепления были значительно усилены. На первом этапе капиталовложения российского правительства были невелики, а рост, соответственно, медленным. Однако с середины 1830-х гг. темп строительства вырос, а траты на военные и военно-морские нужды увеличились. Главной причиной повышенного внимания, уделяемого Севастополю, был возможный риск нападения со стороны британского флота — в противоположность турецкой угрозе, которая значительно ослабла после окончания Русско-турецкой войны в 1829 г. и заключения Ункяр-Искелесийского мирного договора.