– Надсмехались? – переспросил Питер. – Да вы ничего не знаете.

– Вот, вот, – подхватила Филлис. – Какой-то вы чересчур торопливый джентльмен. Вы ведь уже однажды ошиблись, когда заподозрили, будто мы не хотим рассказать вам секрет про русского узника. Поэтому вам сейчас обязательно нужно позволить, чтобы Бобби вам рассказала про ярлычки.

– Ну уж ладно, давайте, – снизошел Перкс.

Бобби с грустным, но еще не лишенным последней надежды видом начала рыться в туго набитом кармане платья.

– Здесь записано все, что говорили нам люди, когда передавали для вас подарки. И имена их тоже записаны. Понимаете, мама предупредила нас, что нужно быть осторожными из-за того, что… Но я лучше прочту вам точно ее слова, и тогда вы все сами поймете.

Но Бобби не сразу смогла начать. Сперва она несколько раз сглотнула и только потом смогла.

Миссис Перкс, лившая горькие слезы с тех самых пор, как муж ее отворил дверь прачечной, шумно вздохнула, откашлялась и сказала:

– Не убивайтесь так, мисси. Я знаю, что вы желали ему добра, даже если он сам этого не знает.

– Можно вы все-таки это послушаете? – Бобби, роняя слезы на бумажные прямоугольнички, пыталась их разложить по порядку. – Сначала мамин, – нашла наконец она. – На нем написано: «Немного одежды для малышей миссис Перкс».

– А еще мама сказала, – продолжила Бобби. – «Я вам соберу кое-что из вещей, из которых выросла Филлис, если убеждены, что это не обидит мистера Перкса. Мне тоже хочется хоть чем-то его порадовать за то, что он к вам так добр, но многого предложить я ему не могу, потому что мы сами бедные».

Бобби умолкла.

– Да-а, – похоже, осталась под впечатлением от услышанного спина Перкса. – Мама твоя – настоящая леди. Мы оставим эту одежду, Нелл.

– А крыжовник, коляска и конфеты – от миссис Рансом, – объявила Бобби. – И миссис Рансом сказала: «Думаю, малышам мистера Перкса понравятся мятные подушечки. А коляску купили для первенца моей Эми, но он только полгода, бедняжка, и прожил, а больше Бог ей детей не дал. И мне хотелось бы, чтобы эту коляску взяла миссис Перкс. Пусть будет ей в помощь. Мальчонка-то у нее уродился крупный. Я б ей и раньше ее отдала, да сомневалась, примет ли?» И она просила мне вам сказать, что эта коляска была для малыша ее Эми.

– Знаешь что, Берт, не могу я эту коляску отправить назад. И не отправлю, даже и не проси, – решительно заявила миссис Перкс.

– Теперь лопата, – сказала Бобби. – Мистер Джеймс ее сделал специально для вас. Он сказал… Где это у меня? А, вот! Он сказал: «Сообщите мистеру Перксу, что мне одно удовольствие сделать подобную мелочь для столь уважаемого человека». А ему самому очень жалко, что лошадей подковывать можно, а ни его, ни ваших детей нельзя. Потому что он знает, как они быстро изнашивают ботинки.

– Джеймс – парень что надо, – еще на несколько градусов потеплел голос Перкса.

– Мед и шнурки для ботинок, – заторопилась Бобби. – Это вам от сапожника, и он говорил, как вас уважает за то, что вы всегда рассчитываете только на собственные силы и ни от кого не зависите. И мясник говорил то же самое. А женщина из старого коттеджа сказала, что, когда вы еще были мальчиком, очень ей помогли с садом. И что добро возвращается. Это я не совсем поняла. И все остальные, которые что-то для вас давали, говорили, как вы им нравитесь и как мы здорово это придумали с вашим рождением. И ни один человек не сказал нам про благотворительность или еще про какие-то ужасы. А старый джентльмен дал для вас Питеру золотой соверен и сказал, что вы свое дело знаете. И я подумала, что вам будет приятно узнать, как к вам хорошо относятся. И… я еще никогда не была так несчастна. До свидания. Надеюсь, когда-нибудь вы нас простите.

Говорить дальше у нее не было сил, и она повернулась к выходу.

– Стойте! – воскликнул Перкс, еще сидя спиной. – Ваша взяла. Беру свои слова обратно. Нелл, ставь чайник.

– Если вы из-за этих вещей несчастливы, мы, конечно же, отнесем их обратно, – предложил ему Питер. – Но думаю, что все будут, так же как мы, ужасно разочарованы.

– Да я не несчастлив, – развернул себя вместе со стулом Перкс лицом к детям, которые увидали, что оно у него как-то странно морщится. – Я просто не знаю, когда еще был так рад. И не столько подаркам, хотя они все первый класс, сколько доброму уважению наших соседей. Это многого стоит, а, Нелл?

– Думаю, что здесь все всего стоит, – ответила миссис Перкс. – И совершенно напрасно ты, Берт, учинил свою эту глупую ерунду.

– Э, нет, – упрямо выпятил подбородок Перкс. – Коли сам себя не уважаешь, и от других не жди.

– Но вас же и так абсолютно все уважают, – поторопилась его заверить Бобби.

– А я знала, что вам понравится, когда вы по-настоящему разберетесь! – уже ликовала Филлис.

– Х-м-м. Вы к чаю-то останетесь иль как? – осторожно полюбопытствовал Перкс.

Чуть позже Питер, подняв чашку с чаем, провозгласил тост за здоровье мистера Перкса, а мистер Перкс тоже провозгласил тост, и все снова подняли чашки. И тост его звучал так:

– Пусть венок нашей дружбы всегда зеленеет!

И все присутствующие остались совершенно поражены столь поэтической фразой в его устах.

– Ох, и славные ж эти детки, – сказал Перкс жене перед сном.

– Добрые души, благослови Господь их сердца, – отвечала она. – А вот ты – зловредный пень. Мне за тебя просто совестно. И вот еще что скажу…

– Не надо, старушка, мне ничего говорить, – поторопился ее прервать мистер Перкс. – Я же все-таки вовремя слез на землю, как только смекнул, что это не благотворительность. На дух ее никогда не переносил, не переношу и не буду переносить.

Этот день рождения принес радость множеству разных людей. Мистеру Перксу, миссис Перкс и их многочисленному потомству – подарками и добрыми пожеланиями от соседей. А детям из Дома-с-тремя-трубами – успехом их предприятия, в котором они вообще-то не сомневались, однако, прежде чем все получилось, пережили немного тревожных и даже горьких минут. И миссис Рансом радовалась каждый раз, как встречала толстого малыша Перксов в подаренной ею коляске. Миссис Перкс обошла с благодарностью всех соседей, которые им прислали подарки, и каждый новый визит убеждал ее в том, что у них с Перксом гораздо больше добрых друзей, чем им представлялось когда-либо раньше.

– Да-а, – протянул однажды с задумчивым видом Перкс. – Основное-то в жизни не то, что ты делаешь, а какую при этом цель подразумеваешь. Вот так и скажу. Но будь это благотворительность…

– К черту благотворительность, – перебила жена. – И брось вообще о ней думать. Да ты успокойся: никто тебе ее не предложит, даже если и станешь просить. А то, что ты за нее посчитал, было как раз от самого чистого сердца.

Когда к миссис Перкс заглянул священник, она, рассказав ему эту историю, полюбопытствовала: