разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны». В мире художественной литературы невозможно найти такого персонажа, который был бы подобен Иешуа его исключительной особенностью, и в этом смысле тот оказался выше любого другого литературного героя, какого только может знать читательский мир. Любой другой персонаж на его фоне оказывается человеком, который имеет в себе желание доброго отношения к себе.

Также здесь нельзя обойти молчанием и Левия Матвея. Хотя тому далеко было до своего учителя, несомненно, что он единственный из тех, кому понравилась проповедь Иешуа, по-настоящему последовал за ним. И тут совершенно не имеет значения, понял ли он его проповедь или нет. Главное в нем, в отличие от других поклонников Иешуа, именно то, что он последовал за ним, совершенно не имев в виду, стал бы он в результате такого шага нравиться окружающим или нет. А соответствует ли Левий Матвей мыслям Иешуа или нет, это уже имеет перед этим обстоятельством второстепенное значение. Бывшего сборщика податей совершенно не волновало, как о нем начали бы отзываться люди и потерял бы он их признание. Другое – Понтий Пилат. Прокуратор гораздо лучше понял, чем Левий Матвей, проповедь Иешуа Га-Ноцри, или, можно даже сказать, он вообще единственный, кто ее понял, причем не просто понял ее, а понял самого Иешуа – что он за человек и почему он такой. Может быть, Левий Матвей и оказался тем, кто не усвоил ничего из того, чему его учил Иешуа, как ему об этом сказал сам Пилат, но Левий Матвей хотя бы последовал за молодым проповедником, невзирая ни на что, тогда как Пилат, напротив, будучи единственным человеком, который понял Иешуа, отказался последовать за ним из-за страха перед кесарем и потери карьеры, но главное – из-за нежелания оказаться непонятым всеми теми, кто его знал. История с Пилатом и Иешуа в этом смысле похожа на историю с князем Мышкиным и Настасьей Филипповной, но если последняя что-то пыталась сделать для идиота, поняв, кто он такой, то Пилат, хотя и тоже пытался для Иешуа, оказался заложником желания остаться в числе нормальных людей – среди таких, как все.

Вот почему Афраний оказался самым приятным, обаятельным и завидным персонажем романа о Пилате, в то время как Иешуа, будучи несравненно лучше и выше его, оказался героем, кроме как доброго отношения к себе, ничего не вызывающим. Афраний представляет собою человека, образ которого хотелось бы многим в себе воплотить, и прежде всего потому, что он из всех героев больше всего напоминает Воланда. Как многие женщины хотели бы занять место Маргариты, как об этом говорит Правдивый Повествователь, так и большинство читателей желало бы стать таким, каким является начальник тайной службы. Иешуа же не может иметь подобные характеристики, поскольку это исключило бы в нем ту главную и единственную в нем особенность, благодаря которой он является человеком, который ни в чем не искал к себе любви со стороны любых людей. В нем невозможно обнаружить что-то такое, в чем бы его можно было упрекнуть в смысле данного желания. Поэтому неудивительно, что Пилат, отправив на казнь такого человека, оказался вечным заложником полной луны, а бродяга Левий Матвей, который до конца следовал за Иешуа, стал видеть себя виновником этой казни.

Афраний вообще относится к числу людей, про которых говорят, что таких любят все люди. Многие им просто завидуют. При виде таких людей мы, как правило, начинаем в них искать то, за что бы в наших глазах могла исчезнуть эта всеобщая симпатия. Но если со многими из них этот поиск чаще всего венчается успехом, то в случае с Афранием мы сталкиваемся с человеком, которого даже не в чем упрекнуть, в силу чего он кажется каким-то совсем идеальным. В связи с этим не совсем непонятно, в чем же конкретно у него проявляется это всеобщее желание иметь признание и любовь других людей? Проблема в том, что Афраний оказался человеком, который полностью растворен в своей работе. Он нами воспринимается всецело как начальник тайной службы, а самого человека в нем не видно – его личность целиком поглощена, а точнее, заслонена службой. А таких людей как раз судить сложнее всего. В этом смысле ему оказались подобны и многие другие герои, вроде таких как Пилат, Каифа и особенно Марк Крысобой. Но в них человек хотя бы иногда раскрывается, а Афраний как будто ничего, кроме своей работы, не знает, словно он был просто создан для своей службы. Из-за этого совершенно невозможно судить о том, что вообще у него на уме и какими желаниями он движим, а также ради чего и главное – ради кого он живет. Нам даже неясна его личная позиция по отношению к проповеди Иешуа, разделяет ли он ее или отвергает, или он вообще к ней равнодушен. Поэтому если бы в романе не было Воланда и Иешуа, на фоне которых мы понимаем, что за человек перед нами, мы бы, наверное, никогда не поняли, что за человек в том числе и Афраний.

На фоне Иешуа все уже ясно: мы уже сказали, что Афрания как человека практически не видно за начальником такой службы, несмотря на то, что он полностью открытый и очень общительный человек, способный со всеми начать любой разговор и поддерживать хорошие отношения. Это отнюдь не скрытный и не закрытый в себе человек, несмотря на всю его поразительную таинственность. Напротив, по характеру он ближе всего именно к Воланду. Иешуа бы тоже не имел свою исключительную особенность, если бы состоял на какой-либо службе. Благодаря тому, что он свободен, он оказался полностью открытым человеком в том смысле, что, кроме человека Иешуа, в нем никого нельзя было увидеть. Если бы начальник тайной службы был сущностью самого Афрания, то вопросов к нему бы не было. А так он просто идеальный и безукоризненный исполнитель воли прокуратора, а не человек, которого бы можно было назвать идеальным.

Что касается Воланда, то тут проще всего представить, как бы повел себя человек, если бы тот играл с князем тьмы в шахматы, как это было перед балом в 50-й квартире. Совсем нетрудно заметить, что