Я невероятно тобой восхищаюсь и, наверное, поэтому предъявляю такие высокие требования к твоим книгам. Иногда ты бываешь дерзкой, но иногда, мне кажется, ты ишешь легких путей. А когда хочешь облегчить себе задание, то всегда можешь быть уверен в отклике широкого круга читателей, а ведь это порочный путь. […]

Отличить перспективного писателя от бесперспективного – целое искусство, а иногда настоящая лотерея. Можно верить в писателя, при этом не веря в книгу, которую он написал. Разница между нами состоит в том, что я писатель, а ты помимо этого еще и издатель, который должен руководствоваться финансовыми соображениями. Ты считаешь, что мир статичен, вечен и прост, – в этом твоя сила и твоя слабость. Я верю в развитие и движение – в этом моя слабость, а в далекой перспективе, возможно, и сила, хотя последнее под вопросом. Силой это будет лишь в том случае, если я правильно понял направление движения, о котором идет речь, – а этого пока что никто не знает. […]

Единственное, что меня огорчает: я не могу посвятить себя только книгам – а именно этим мне хотелось бы заниматься больше всего на свете, потому что нельзя быть настоящим художником со всеми его провалами и неудачами и при этом зарабатывать деньги на содержание жены и пятерых детей. И наконец, у меня ни в коем разе нет амбиций писать сложно, – напротив, я думаю, что мои книги гораздо проще и доступнее, чем большинство других, ведь я антиинтеллектуал! Вот ты, Астрид, не написала ни одной плохой книги, но ты находишься на таком уровне, где люди (включая нижеподписавшегося) предъявляют к писателю высочайшие требования. Положение незавидное. У тебя нет возможности сделать осечку, говоришь ты, и все же, по-моему, она у тебя есть – ты не потеряешь ни в творческом плане, ни в деньгах. Ты можешь сделать планку метр двадцать и справиться с такой высотой, и люди будут рукоплескать тебе. А если не справишься, то я буду аплодировать еще громче.

Я знаю, что говорю, хотя, возможно, мне не всегда удается ясно выражать свои мысли, во всяком случае в письмах, но можешь быть уверена, я тщательнейшим образом обдумал все, о чем написал; на протяжении многих лет я общался с писателями и художниками и потратил изрядную часть своей молодости и зрелости на бесплодные беседы об искусстве, о черте и чертовой бабушке. При всем том я, разумеется, могу ошибаться – для дурака мудрость в безумии. Мы говорим о таких сложных вопросах и оставляем такой зазор для разного рода недопонимания – прошу тебя Астрид, пойми меня правильно! А кроме того, запрещаю тебе оправдываться и извиняться! Ведь ты богиня, а богине не пристало оправдываться. Это как если Бог будет извиняться за то, что выпало слишком много осадков или лето вышло чересчур солнечным. Тогда уж на него набросятся все фермеры мира с просьбами и пожеланиями по части погоды. А ведь и у богов бывают проколы, но они за них не извиняются – это наша участь, простых смертных. Хотел бы и я быть Богом и избежать извинений, но я пока что не Бог. А маленькие муравьишки во все времена сетовали на богов – это очень по-человечески.

За куртуазными формулировками сквозит плохо скрываемое раздражение. Всегда учтивая и любезная в переписке Астрид едва сдерживает гнев. Но Леннарт Хельсинг не сдается, когда видит, что Астрид разозлена, а, напротив, заостряет конфликт.

На первый взгляд их переписка носит очень личный характер. Астрид защищает свою творческую манеру и свою позицию руководителя детской редакции. Хельсинг жалуется на низкое роялти с продажи «Алфавита». Но за этими письмами стоит нечто большее: в них обсуждаются условия, при которых возможно литературное творчество. Леннарт Хельсинг – утопист, который хочет изменить систему и внедрить новые правила. Он пытается раздвинуть границы и требует от издательства большей смелости. Астрид Линдгрен реалист и прагматик. У нее за плечами двадцатилетний опыт работы в издательстве, она прекрасно знает, как устроен шведский книжный рынок. Она возглавляет издательство, которое больше чем кто-либо еще способствовало тому, что качество детских книг в Швеции существенно выросло.

Вспоминая 40-е годы, когда дебютировали они с Астрид, Хельсинг попадает в слабую точку. И тот и другая знают, на какие компромиссы пришлось пойти Астрид, чтобы совместить коммерческую литературу с высоким жанром и не потерять в деньгах. Астрид Линдгрен пришлось приспосабливаться к рынку, но Хельсинг не делает скидок. Астрид была прагматиком, но она высоко ценила то, что делал Хельсинг. Пожелтевшие газетные вырезки с критикой ее книг так и остались лежать среди ее личных вещей в ящике на Далагатан после ее смерти. При жизни она не отправила их в архив Королевской библиотеки, как многие другие бумаги.

Когда эта глава уже была закончена, дело получило неожиданный оборот. В одном из документов из личной библиотеки Леннарта Хельсинга (оттиск «Книги друзей Улле Хольмберга»), что была принесена в дар Шведскому институту детской книги после смерти Хельсинга в ноябре 2015 года, архивариус Симон Спрингаре нашла адресованную Хельсингу открытку от Астрид Линдгрен. Открытка не датирована, но подтверждает, что Астрид не давала покоя эта письменная баталия:

«Знаешь, я по ночам не сплю из-за этой истории с “Алфавитом”. Я очень близко к сердцу приняла то, что гонорар за книгу вышел гораздо ниже, чем ты того заслужил. А ведь ты, как никто другой, этого достоин, я так люблю твои книги и восхищаюсь “Алфавитом”. Ну почему же так получилось – будь прокляты все эти расчеты и бюджеты, понимаю, что без них никуда, но – в отличие от тебя – я знаю, что они не с неба взяты и никакого обмана там нет […]

Оправдания мои краткие и по делу, как ты и просил, поэтому больше писать не стану. А в целом это не оправдания, а один лишь тяжкий глубокий вздох. Единственное, что меня сейчас беспокоит, – это твоя прекрасная книжка […]

Позвони или пришли мне сегодня же слова утешения.

В издательском бизнесе Швеции и большинства других стран существует негласное правило: свои собственные книги сотрудник издательства должен выпускать в другом издательстве. Принципиальные люди называют это неписаным законом. Причина лежит на поверхности: работник издательства не должен продвигать свои книги за счет остальных писателей. В одном из радиоинтервью Астрид Линдгрен прокомментировала эту дилемму и рассказала, каково было совмещать роли издателя и писателя:

«Я была так наивна, что даже не думала об этом, но сомнительные ситуации имели место. Натуры, склонные к подозрительности, пеняли, что я продвигаю свои книги за счет других, но видит Бог, я никогда так не поступала. Я с большим удовольствием принимала каждую рукопись и с радостью говорила автору, что это прекрасный текст.

Однажды я слышала, что обо мне говорили, будто я могу не одобрить рукопись, если чувствую в авторе достойного конкурента, но это такая глупость, что я не придала этому никакого значения».

Астрид Линдгрен рассказывала о том времени, когда она только поступила на службу в Rabén & Sjögren: