— Рискую показаться дерзким, однако вынужден напомнить вашему святейшеству, что нынче в одиночку, без какой-либо помощи со стороны я все же сумел возвести в Риме ряд зданий, и, смею предположить, зданий полноценных и величественных. Палаццо, принадлежащий фамилии вашего святейшества, палаццо Пропаганда Фиде…

— Да, да, — уже в третий раз перебил его Урбан. — Но что с них пользы, если тебя перестанут уважать? Меня уже и так подбивают заменить главного архитектора собора. Как мне доложили, в Сан-Карло есть один хороший архитектор, который подошел бы нам, тот самый, кому предстоит строить Сапьенцу. Если мне не изменяет память, в свое время ты сам рекомендовал его мне?

Лоренцо побелел как полотно. Вот это уже угроза! И если он допустит подобное, тогда прощай репутация!

Не обращая внимания на протестующее тявканье Витторио, Бернини опустил болонку на пол.

— Король Франции Людовик прислал мне депешу, — сообщил он. — Мне не хотелось отвлекать внимание вашего святейшества, но теперь, если…

— Ну, и чего ему надо? Что пишет этот безбожник?

— Его величество, — продолжал Лоренцо, с достоинством откинув голову, — выразил мне благодарность за бюст Ришелье, изготовленный мною по настоянию вашего брата, и зовет меня в Париж. Его величество желает, чтобы я изготовил и его портрет. Если в Риме в моих услугах более нет нужды, покорнейше просил бы ваше святейшество позволить мне…

Лоренцо намеренно не стал договаривать фразу до конца и посмотрел Урбану прямо в глаза. Лицо понтифика оставалось безучастным, папа, казалось, в упор не замечал даже повизгивавшего у его ног Витторио. Миновали секунды, затем и минуты. Лоренцо сознавал, что сейчас поставил на карту все: здесь, в Риме, он — божество, а в Париже, пусть даже прибыв туда по приглашению самого короля, он так и останется никем.

Наконец Урбан нарушил тягостное молчание.

— Мы рады, что король Франции способен оценить произведения нашего первого и признанного маэстро, — раздельно произнес папа, подтверждая сказанное благосклонным кивком, хотя в глазах отчетливо читалась ирония. — Однако мы воспрещаем тебе принять это приглашение. Ты руководишь строительством собора, а потому нужен нам здесь. Сын мой, ты создан для Рима, как и Рим для тебя! Что же до колоколен, — строго добавил он, — то все работы на них приостановить и до конца сего месяца надстройку убрать. Их вид невыносим для нас.

На том аудиенция и завершилась. Лоренцо преклонил колено для принятия благословения. Поднявшись, он, не поворачиваясь к его святейшеству тылом, проследовал к распахнутым двумя лакеями дверям опочивальни и уже почти у самого выхода вдруг был остановлен грозным напоминанием своего покровителя:

— Ты забыл задернуть полог. Лоренцо испуганно вскинул брови.

— Непростительная оплошность, ваше святейшество, сию же минуту исправлю ее.

Торопливо вернувшись к постели папы, Бернини взялся за золотой бант, удерживавший тяжелый полог из красного бархата на стойке балдахина, ощущая на себе пристальный взгляд папы.

— Тебе известно, что такое одиночество? — едва слышно спросил Урбан.

Бернини затаил дыхание. Лицо папы покрывала смертельная бледность, отчего оно почти сливалось с подушкой. Урбан выглядел точь-в-точь как отец Лоренцо, Пьетро Бернини, на смертном одре. Неожиданно Лоренцо почувствовал прилив теплоты к этому человеку.

— Весь христианский мир… любит вас, ваше святейшество, — заикаясь от волнения, произнес скульптор. — Вы не один. У вас есть братья и…

— Братья, говоришь? — с горькой усмешкой переспросил Урбан. — Таддео — рыцарь, не умеющий и шпаги выхватить из ножен. У Франческо, может, и отыщутся задатки святого, но звезд он с неба не хватает. Что же касается Антонио, он честный и порядочный монах, но ему недостает терпения.

Урбан на мгновение умолк. Было видно, что ему трудно говорить. Потом продолжил:

— Нет, сын мой, хотя фамилия моя и насчитывает добрую сотню человек, у меня никого нет, кроме тебя.

— Мне неловко слышать такое, ваше святейшество.

Урбан вяло махнул рукой.

— Как там дела с моим саркофагом? Продвигаются?

— Я еще раз переработал скульптуру на постаменте, — ответил Лоренцо. — В жесте бедняка — и царственное повеление, и пасторское благословение.

— А князь тьмы? Он уже заточил свой грифель?

— Хотя его книга и раскрыта, на странице пока что ни одного имени.

— Это хорошо, сын мой, — кивнул Урбан. — Пусть потерпит еще немного. А теперь оставь меня одного, я должен помолиться Вседержителю! Ступай с миром!

Немощной старческой ладонью Урбан хлопнул по шелковому покрывалу, и Витторио тотчас же вскочил на постель. Задернув полог, Лоренцо покинул папскую опочивальню. Когда лакеи бесшумно закрыли за ним двери, Бернини вдруг почувствовал странный озноб. Поеживаясь, он зашагал по мраморным плитам бесконечного коридора. Ему не терпелось выйти в тепло погожего летнего вечера.

У входа во дворец дожидался слуга, державший под уздцы жеребца. Почувствовав под собой налитые силой мышцы нетерпеливо пританцовывавшего на месте коня, Лоренцо успокоился и даже повеселел.

Ничего, Урбан пробыл сколько лет на престоле, и дай ему Бог пробыть на нем еще столько же.

Монсеньор Вирджилио Спада был мужчина во цвете лет, приятного нрава и низкорослый. И хотя носил сутану испанского ордена филиппинцев, где порядки отличались суровостью, он испрашивал совета у Всевышнего лишь по великой необходимости, да и то чтобы затем поступить по своей воле. Ему, монаху по званию и застройщику по призванию, был вменен в обязанность надзор за всеми строительными работами, к которым имел касание его орден. Занимая далеко не последнее место в конгрегации святого Филиппа из Нери, он знал наперечет всех выдающихся зодчих города — и тщеславного Пьетро да Кортону, и Джироламо Райнальди, «архитектора римского народа», и, естественно, самую большую знаменитость — Джованни Лоренцо Бернини. Но из всех из них особо выделял Франческо Борромини, в прошлом каменотеса, которого открыл несколько лет назад и с тех пор всячески продвигал, с тем чтобы тот стал самостоятельным архитектором, что вполне позволяло и проявляемое Борромини усердие.

Монсеньор иногда с улыбкой вспоминал, как однажды появился на строительной площадке, где его орден сооружал некое строение, чтобы обсудить ход работ с этим самым Борромини. Да, тогда — помнится, в 1637 году — поднялась великая суматоха, когда он, Спада, поручил строительство капеллы для быстро прибавлявшего в численности ордена филиппинцев архитектору, в ту пору никому не известному, хотя за право получить заказ боролся не один пользующийся признанием зодчий — конгрегация объявила но всей Италии открытый конкурс. Но Спада знал, что делает. Жизнь святого Филиппа, основателя ордена и признанного народом святого, отличало гармоничное сочетание простоты и возвышенности, а передать эту идею в камне вряд ли удалось бы кому-нибудь еще, кроме Борромини. К тому же мастер Борромини соединял в себе гениальность планировщика с бережливостью строителя, что тоже немаловажно.