весенним солнцем лугами. И еще они ощущали гнев, древний, как история человеческого общества, но всегда новый для них, особенно сейчас, после того как ушла в прошлое ледяная, проморозившая всех до костей зима. И теперь, когда Ханс и Фридель стояли за окнами своих бараков, глядя друг на друга, но недоступные друг другу, или глядя на близкие, но столь же недоступные для них горы, они чувствовали себя как первые люди на земле, страстно желающие вернуться в рай, но не в тот, из которого их изгнали, а в другой, где они никогда еще не были. Один глубокий вздох – и души покидают прикованные цепями тела и уплывают далеко-далеко, в туманные дали.

И в эту секунду лагерь исчезает, его больше нет, нет ужаса, ненависти и проклятий, нет колючей проволоки и стены. Их души, соединившись друг с другом, растворяются в безграничном космосе, поднимаясь все выше и выше, улетая все дальше от реки и болот, за черту горизонта, в счастливую, прекрасную, заповедную страну. А потом они снова глядят друг на друга, и обоим приходит в голову одно и то же слово, которое никто из них не произносит, и все-таки, несмотря на разделяющее их пространство, каждый слышит, как другой мысленно его произносит:

– Когда?

Когда исполнится их страстная мечта, когда осуществится их стремление стать свободными и любить друг друга? Быть вместе и оказаться на свободе казалось немыслимым, и чувство это растило в их душах пронизывающий страх, когда каждый из них вдруг вспоминал о том, что они – всего лишь арестанты и находятся в лагере смерти. И когда они начинали осознавать это, путешествие в страну возвышенных фантазий прерывалось, и они внезапно возвращались к реальности, в свой барак, и пальцы Фридель, продетые в ячейки проволочной сетки, натянутой на окне, судорожно сжимались, а его руки вцеплялись в оконную раму, словно оба они пытались изо всех сил преодолеть в себе желание разрушить преграду, возведенную между ними и отрезавшую от всего, что составляло смысл их жизни.

И тогда они снова вздыхали, но это был уже совсем другой, горестный вздох, полный сожалений о стране своей мечты, в существовании которой они уже начинали сомневаться и в которую отчаялись когда-нибудь попасть.

В этот вечер Ханс почувствовал себя больным. Он отправился в постель сразу после переклички и попросил одного из своих соседей по штюбе добыть термометр у кого-нибудь из амбулатории. Но температура у него оказалась лишь немного повышенной, и он понял вдруг, что это не болезнь, что он страдает от переутомления, вызванного противоречивым состоянием души: радость наступления весны диссонирует с невозможностью радоваться весне.

И почему бы ему не отдохнуть несколько дней? Пауль не такой человек, чтобы создавать проблемы, да еще вдобавок наш Пауль влюбился. Это случилось несколько недель назад, и с тех пор он не отходит от своего окна и пялится на окна женского барака, то есть на одну из женщин – юную голландскую еврейку, которая весьма доброжелательно приглядывается к этому добродушному пожилому господину. Так что Хансу повезло: с тех пор как Пауль влюбился, он неожиданно сделался довольно мягкосердечен. Он больше не придирается поминутно к фельдшерам и не набрасывается на них с ругательствами. Причем со стороны Пауля это самая настоящая любовь, сострадательная любовь. Они с Хансом заключили что-то вроде союза. Ханс носит записочки от Пауля и пакеты с едой в Десятый барак, а Пауль за это позволяет Хансу посещать Десятый барак настолько часто, насколько возможно. Именно поэтому Ханс смог без каких-либо проблем объявить себя больным и совершенно спокойно оставаться в постели несколько дней, не беспокоясь, что его призовут к ответу. Он послал записочку Фридель с кесселькомандой, где предупреждал о том, что взял несколько свободных дней, просто чтобы передохнуть, и что ей нет нужды волноваться. А на следующий день получил от нее в ответ длиннющее письмо:

Мой дорогой, мой любимый!

Как я рада, что ты получил возможность немного отдохнуть и не работать до полного изнеможения. Конечно, я могу потерпеть несколько дней без того, чтобы видеться с тобой как обычно, и без твоих обычных посылочек с едой.

Вчера у меня был совершенно особенный день. Я уже давно упрашивала старосту барака включить меня в команду по сбору лечебных трав, и вот вчера наконец она на это согласилась. В восемь часов утра мы все вместе вышли из ворот лагеря. Мы шли очень долго, добрались почти до самого Биркенау. И вот там-то я и встретила Лотту Спател и других девочек, их еще в прошлом месяце забрали из нашего барака. Над некоторыми были проведены эксперименты, которые, кажется, прошли успешно, что же до других – опыты над ними закончились неудачей. А некоторые из них, например, Лотта и девушки из компартии Франции, взяли да и отказались от участия в экспериментах. Ну а три недели назад семьдесят девушек из их числа были переведены в Биркенау. Теперь на всех этих женщин просто страшно смотреть. Они ужасно изменились. Головы обриты наголо, на них нет никакой обуви, и вместо платьев они носят мешки с прорезанными дырками для головы и рук, подвязанные веревками. Знаешь ли, Ханс, они уже не женщины, они превратились в полуживые существа. Бесполые существа. А ведь девочки из нашего барака выглядят довольно хорошо, но как долго они позволят нам оставаться такими, как сейчас?

Я смогла перекинуться несколькими словами с Лоттой, и она успела быстро нацарапать на клочке бумаги несколько слов для своего мужа Хейни, но тут подлетела Ауфзеерин и ударила ее, и она должна была вернуться к своей работе: они таскали камни. Ты совершенно прав – если бы меня послали в Биркенау, я бы там долго не выдержала. Я и так уже кашляю сильнее, чем раньше.

А день был совершенно изумительный, мы ходили по лесу и искали разные травы. Ромашку и всякие другие лечебные травы. Они используют их для того, чтобы готовить Heilkräutertee [109]. Это было такое счастье: весна чувствовалась во всем, в каждом стебельке, в каждом цветочке. В то же время здесь, в нашем лагере, нет ни одного живого росточка, а там, в лесу, все возвращается к жизни, на деревьях появляются новые ветви и прорезаются первые листочки.

Мы вернулись в лагерь до наступления вечера. Я устала смертельно. Это, наверное, из-за того, что работа была мне непривычна.

Вечер был просто ужасным, потому что накануне днем проходил военный суд – Standgericht [110]. Приезжали