Чтобы проверить последнее, мы вернули в эксперимент кубики и тех первых двух изначальных участников-взрослых, чтобы они высказались и по поводу новых кубиков тоже. После того как дети убедились, что взрослые тоже, бывает, ошибаются, они уже не так доверяли взрослому мнению и были не так склонны выбрать ту фигуру, которую взрослые одобряли.

Но у эксперимента был и еще один поворот. Разумно и логично доверять тому, кто кажется более уверенным в себе. Но что, если человек говорит очень уверенно и даже самоуверенно, с апломбом, однако при этом постоянно оказывается неправ (все мы знаем таких, особенно среди ученых)? Такому человеку вообще-то стоит доверять меньше, чем его более скромному коллеге, который реалистично и трезво относится к собственной ограниченности. Познай самого себя – и то, знаешь ты себя или нет, столь же важно, как знать разницу между красным и синим кубиком.

Как дети отреагируют на человека, который говорит и держится уверенно, но на поверку оказывается неправ? В конце эксперимента оба взрослых участника снова зашли к детям и с одинаковой уверенностью заявили: “Я знаю все про эти кубики; красный лучше”. Рассуждая логически, вы, наверно, не доверились бы человеку, который и раньше уже высказывался уверенно, но оказался неправ. Однако дети отнеслись к самоуверенному взрослому точно так же, как и к скромному, – без излишнего скептицизма. Судя по всему, они еще более уязвимы перед самоуверенными хвастунами, чем мы[128].

Эволюционное объяснение нашего длительного детства таково: дети созданы, чтобы учиться у предшествующего поколения. Наше новое исследование показывает, что дети примечательно быстро впитывают информацию, услышанную от окружающих. Часто говорят, что ребенок впитывает все как губка; однако это весьма разборчивая губка: уже с самого юного возраста дети выносят суждения о том, можно ли положиться на того или иного человека и верить ему. По мере того как дети, взрослея, начинают все лучше разбираться в окружающих, они учатся определять и измерять то, насколько скептическим или доверчивым стоит быть в каждом конкретном случае.

Дети познают окружающий реальный мир, слушая других людей. Но они также познают и мир за пределами реальности – мир вымысла и религии, мифа и волшебства. Сказки в человеческой культуре распространены повсеместно, и рассказывание сказок детям – тем более.

Антрополог Полли Виснер в 1970-е годы жила на территории Ботсваны и Намибии среди народа!кунг, который в то время еще вел образ жизни охотников-собирателей, и записывала их разговоры.

В своей статье, которая, наверно, была самой поэтической публикацией, когда-либо появившейся на страницах “Вестника Национальной академии наук” (Proceedings of the National Academy of Sciences), Виснер анализирует те из записанных ею бесед, в которых принимали участие не меньше пяти человек. Она также сравнивает их разговоры днем с вечерней болтовней у очага.

Дневные разговоры удивительно напоминали наше будничное общение в любом современном офисе. Койсаны обсуждали работу, которую предстоит сделать, сплетничали и довольно грубо шутили. Тридцать четыре процента их повседневных разговоров сводилось к тому, что исследовательница обобщила как CCC: criticism, complaint, conflict (“критика, жалобы, конфликт”), – то есть прекрасно знакомое нам нытье и ворчание, периодически прорывающееся выплесками неприкрытой ненависти. Словом, та смесь, которая, похоже, и представляет собой разменную монету рутинных офисных будней.

Но когда солнце садилось и мужчины и женщины племени, старики и молодежь, собирались вокруг очага, их разговоры совершенно менялись. Восемьдесят один процент времени!кунг рассказывали истории и сказки – о тех, кого знали, о прошлых поколениях, о родственниках в дальних деревнях, о том, что творится в мире духов, и даже об этих смешных созданиях, которые называют себя антропологами.

Особенно замечательными рассказчиками по вечерам становились некоторые старики и старухи, которые из-за возраста уже не могли много работать днем. Завороженные слушатели, в том числе и дети, смеялись, плакали, пели и танцевали под их рассказы, пока не засыпали. Около двух часов ночи кто-нибудь просыпался, ворошил угли, и рассказывание историй могло еще продолжиться.

В этих ночных разговорах были задействованы некоторые из сугубо человеческих качеств и способностей: воображение, культура, духовность и способность понять представления другого человека. У очага говорили о людях и местах, которые были очень удалены во времени или в пространстве или были маловероятны; эти беседы передавали культурную мудрость и исторические знания следующему поколению; они также исследовали таинственные психологические нюансы сознания других людей.

Дети!кунг слушали эти истории так же зачарованно, как и взрослые, и это позволяет предположить, что подобные рассказы давно уже играют важную роль в жизни детей – возможно, на протяжении всей истории человечества. Дети упоенно слушают сказки, но они также придумывают истории самостоятельно, и эта способность, судя по всему, тоже присуща человеческим существам издревле и является одной из самых фундаментальных. Уже с полуторагодовалого возраста ребенок спонтанно погружается в фантастические, воображаемые миры, ролевые игры. Почему данная способность начинает проявляться именно в этом возрасте, не вполне ясно, но, возможно, это связано с началом речевого развития.

В моем представлении рай – это сидеть на диване у камина вместе с трехлетним малышом, кружкой какао и стопкой книжек с картинками, хотя плетеное кресло под сенью листьев и кувшин домашнего лимонада тоже отлично вписываются в образ райского сада. Но если вы, подобно мне, проводили часы, читая маленьким детям книжки с картинками, то наверняка задавались вопросом, как дети вообще проводят границу между реальным и фантастическим.

Пока мы читаем какую-то одну книжку с картинками, Оджи успевает услышать и о хорошо знакомых, не раз виденных существах – например, о кошках и собаках, и о реальных животных, которых он, однако, никогда не видел, – скажем, крокодилах и жирафах, и о реальных, но удаленных во времени существах и предметах – динозаврах, рыцарях или паровозах. Но, конечно, больше всего ему нравится слушать о чудовищах, которые скалят свои страшные клыки, о поварах-великанах, которые в ночной кухне месят тесто для утреннего пирога, и о кролике по имени Питер, который носит синюю курточку и пьет ромашковый чай[129].

Когда я, будучи в Англии, звонила Оджи по скайпу – о, этот подарок гиков бабушкам! – и спрашивала, что у него новенького, он совершенно серьезно сообщал мне, что паровозик Томас только что лег спать в депо, – и эта новость для малыша явно была важнее, чем какие-то заурядные новости про маму и папу. В три года Оджи был просто одержим приключениями паровозика Томаса – антропоморфного паровозика из далекой страны, расположенной где-то в далеком прошлом[130]. Но хотела бы я знать: что он извлекает из этих историй и что в них понимает?