Первое, что чувствует человек, которого выносит на дорогу, – это неуверенность в своем будущем. От этого чувства становится щекотно сразу во всех областях мозга – неизвестность пьянит. Тем не менее человек постоянно носит с собой огромный рюкзак с кучей ненужных вещей. С течением времени бродяга понимает, что в большинстве предметов он не нуждается. Рюкзак пустеет и уменьшается в размерах. В какой-то момент кажется, что дальше можно идти и вовсе без рюкзака. Завтра больше не пугает бродягу. Точнее – завтра перестает существовать.

Вся человеческая надстройка из правил, законов и обычаев в большей степени держится на абсолютизации ценности человеческой жизни. Соблюдая правила, мы становимся на сторону добра. Нарушая правила, мы создаем зло. Быть добрым – значит признавать победу страха смерти над собственным сознанием. Быть добрым – значит записаться в ряды ссыкунов.

Я устал от дороги. Изменение рельефа больше не приносит радости. События, которые еще совсем недавно манили и вдохновляли, превратились в рутину. Мне очень хочется домой, к себе в Минск на станцию метро “Автозаводская”. Я мечтаю выгулять своего пса и обнять родителей. Я так хотел бы напиться со своими друзьями! Но есть одна мелочь, которая меня пугает и останавливает. Я знаю, что у меня не получится жить на первой пониженной. Я не смогу мириться с тиранией правил, законов и традиций. Я безумно хочу лишиться собственного имени и паспорта. Я хочу быть простым человеком безотносительно любого государственного строя и статуса.

Несколько раз в неделю, по вечерам, наша тройка выбирается в город, чтобы прошерстить мусорные контейнеры возле больших супермаркетов на Манхэттене. Обычно нам хватает получаса, чтобы под завязку набить продуктами рюкзаки и сумки. Мы в буквальном смысле берем ровно столько, сколько можем унести. Нам не приходится долго искать и много ходить, у первого же гипера мы достаем из мусорных пакетов все необходимое. Каждый раз, когда мы, набитые под завязку, тянемся к метро, Сеня вспоминает свою годовую макаронную диету в Лос-Анджелесе.

– Не могу поверить! – возбужденно кричит он. – Я целый год жрал только макароны! Мне не хватало денег даже на кетчуп. Про сосиски я вообще молчу. Каждая сосиска была для меня праздником! Я целыми днями отдирал от тарелок вьетнамскую лапшу в самой жалкой забегаловке Лос-Анджелеса ради того, чтобы вечером пойти в магазин и на заработанные деньги купить себе макарон. А сейчас мы за полчаса достаем из помойки продуктов на пару сотен долларов! На эти вот шампиньоны я раньше в магазине даже смотреть боялся. Как же здорово быть отбросом общества!

Благодаря щедрости капиталистической помойки мы начинаем устраивать царские обеды, на которые никогда бы в жизни не позволили себе раскошелиться. Ассортимент нашего холодильника настолько разнообразен, что Оля даже начинает прокачивать свои кулинарные скилы.

Мне тем временем приходит в голову еще одна идея – приобрести настоящую парусную яхту и отчалить на ней в направлении Карибского моря. Точного плана пока нет, я просто днями напролет изучаю теорию и смотрю уроки управления судном. Море – это совершенно другой мир, который всегда был рядом, но о котором я до сих пор ничего не знаю.

Каким образом мы стартанем на юг, будет ясно совсем скоро – сидеть на месте больше нет сил. В любом случае, вперед мне уже давным-давно короче, чем назад.

Мы с Олей бредем по обочине широкой американской трассы, позади остается аэропорт Далласа. Холодный, присыпанный песком и солью Нью-Йорк сменяется весенним пустынным Техасом. Мы приземлились всего час назад и сейчас беззаботно топчем пыль в южном направлении. Дышится по-мартовски легко. Свежий ветер теребит мою расстегнутую куртку.

Последние пять дней в Нью-Йорке мы провалялись с температурой под сорок и собирали рюкзаки по колено в соплях. Мы так и не решились найти яхту – Сеня неожиданно получил Green Card, продал тачку и свалил по делам в Москву. Мое верное корыто к тому времени уже давно покоилось на свалке, а осматривать местные пристани без колес под задницей – дело весьма неблагодарное. Идею пройтись под парусом пришлось отложить до лучших времен.

Сейчас вся эта нью-йоркская бытовуха уже в прошлом, мы бредем по техасской трассе и морально готовимся к чудовищному американскому автостопу. Но сегодня духи дороги на нашей стороне – не успеваю я вытянуть большой палец, как рядом с нами уже останавливается машина.

За рулем старенького бежевого “гранд меркурия” сидит мужчина лет сорока пяти. Это Джордж. У него большие кисти рук, разудалая лысина на затылке, круглый лоб и массивные очки советского инженера на переносице. Его мимика похожа на замедленный вдвое видеоряд, он разговаривает очень мягко, вдумчиво и сразу же соглашается довезти нас до Форт-Уэрта.

Джордж жутко напоминает классического маньяка из американских фильмов. Настолько жутко, что я невольно осматриваю пространство под сиденьями и дверные карманы на предмет тесака со следами загустевшей крови. Водила тем временем предлагает заскочить на пару минут к нему домой, чтобы захватить карту и что-нибудь перекусить. Мы, переглянувшись, соглашаемся.

По дороге болтаем про автостоп тех времен, которые уже не вернуть. Джордж по молодости и сам не раз гонял на попутках. Говорит, что после взорванных башен-близнецов Америка очень сильно изменилась.

Уже в темноте он отвозит нас за сто миль от своего дома и угощает ужином. Мы сидим в Burger King и бесконечно долго смакуем последние кусочки теплого картофеля. Я понимаю, что Джорджу некуда спешить и не к кому возвращаться. Этот добрый маньяк в очках с надеждой ждет, что мы предложим еще хотя бы одну мало-мальски интересную тему для разговора. Через минуту он печально признает, что, наверное, уже пора ехать.

Джордж подбрасывает нас до ближайшего отеля, снимает нам номер и уезжает в ночь, чтобы вернуться в свой пустой голубой домик с зашторенными окнами. Он мог бы стать идеальным маньяком, но оказался просто одиноким человеком.

Штаты остаются за плечами. Целая жизнь остается в прошлом. Мы пробираемся все ближе к мексиканской границе – начинается новое времяисчисление.

У меня не было свободной минуты, чтобы осмыслить все, что происходило, пока мы рвали через континент и тусовались в холодном Бруклине. Но теперь, стоя на краю огромной страны, я понимаю, что буду скучать по Штатам. Я вспоминаю изматывающий, беспощадный Лос-Анджелес, милую сердцу Аляску и тонущий титаник Нью-Йорк. Теперь, когда наша иммиграниада осталась за плечами, вся эта история с покорением Америки не кажется мне такой жесткой, какой она была на самом деле. Стоя на рубиконе между мирами, я прощаю Штаты за боль и раны и благодарю за испытания.