Костёр всё ещё тлел. Кена сидела, обняв руками колени и глядя в огонь.

Льеф приподнялся – здесь, на свежем воздухе, ему стало заметно легче, чем в угрюмой избе – и прижался к спине Кены, положив голову девушке на плечо.

– Я люблю тебя, – прошептала та и закусила губу.

Льеф молчал, ожидая продолжения.

– Люблю, Льеф, но ты сам знаешь, нет смысла идти на юг. Там люди, которым мы не нужны.

Льеф вздохнул.

– Что ты предлагаешь? – спросил он.

– Не знаю… – Кена спрятала лицо в коленях.

Льеф прикрыл глаза и попытался расслабиться, раствориться в солнечных лучиках, пронзавших веки.

– Я тоже не хочу на юг, – сказал он. – Через два месяца будет новый тинг. Я выйду перед всеми и докажу твою правоту. А ещё… Я скажу всем, что ты свободна. Чтобы, если меня убьют, тебя никто не винил.

– Льеф!

Льеф прикрыл ей рот ладонью.

– Я твой хозяин – и я так решил.

Льеф поцеловал Кену в лоб.

Кена потёрлась виском о его висок и снова отвернулась к огню.

– Два месяца… – сказала она. – Мы проведём их в лесу?

– Да. Вдвоём. Я буду ловить дичь. А ты – разжигать огонь. Мы будем сторониться людей, потому что если кто-то увидит нас – то по праву убьёт. Мы преступники, мы для них мертвы.

– А как ты докажешь свою правоту?

Льеф снова замолк.

– Не знаю, – сказал он, – я вызову Эрика на бой.

– И ты убьёшь его?

– Не знаю, – повторил Льеф. – Он должен был принять виру, Кена. Таков договор.

– Но я начертила руну, и она сделала неправедным ваш бой.

Льеф надолго замолк.

– Разве руны помогли Сигрун меня сгубить? – спросил он. – И разве твоя руна сделала непробиваемым мой доспех? Кто знает – есть колдовство или нет?

– Я не знаю, – призналась Кена. – Я просто хотела тебя хотя бы чуточку защитить.

– Я не буду спорить, – сказал Льеф. – Ты снова говоришь как жена. А мужчине недостойно спорить с женой.

Кена повернулась и легонько его поцеловала.

– Но я и люблю тебя как жена, – сказала она, – разве это не стоит того?

– Стоит. Всё, что случилось с нами, стоит того, чтобы две луны провести с тобой.

Два месяца они провели в лесу среди пения птиц и шороха листвы. Днём охотились и собирали коренья, а вечером любили друг друга у костра.

Но стоило кому-то из людей мелькнуть вдали, как приходилось тушить огонь. И не было покоя Льефу – каждую ночь ему снилась усадьба названного отца и брат, погибший от его руки.

И сколько бы ни гладила Кена его по щеке, сколько бы ни силилась притупить эту боль, ничем не могла помочь.

Потому, когда приблизилась ночь летнего праздника, и в окрестностях усадьбы конунга объявили тинг, Льеф попросил Кену собрать вещи, и они отправились в путь.

В последние две недели накануне тинга ни одного преступника нельзя было тронуть или убить. И на тинге также никто не запретил бы Льефу говорить, в свою защиту.

Потому они без опаски шли большими дорогами, выходили к людям и просились на ночлег – никто не в праве был им отказать.

И к тому времени, когда Льеф и Кена достигли усадьбы конунга, где раскинулись шатры ярмарки и вовсю шли игры между юношами, желавшими помериться силами в умении драться и стрелять, все, кто был любопытен, знали о том, что Льеф, названный сын конунга и братоубийца, со своей рабыней-чужачкой идут на тинг говорить.

Те, кто знал Льефа в лицо, оглядывались на него и тыкали пальцем. И говорили другим, а те передавали третьим, пока все взгляды кругом не оказывались обращены к викину.

Под тяжестью этих взглядов Льеф остановился и, сделав глубокий вдох, словно они давили ему на грудь, произнёс:

– Я желаю говорить с конунгом Эриком. Моим учителем… и названным отцом.

Над полем тинга установилась тишина. Какое-то время ответа было не слыхать, а через несколько мгновений вдалеке послышалось кряхтение, и старческий голос произнёс:

– Я здесь. Но я не вижу перед собой сына, который мог бы назвать меня отцом.

Толпа расступилась, и взгляду Льефа предстал резной деревянный трон. Старика, сидевшего на нём, узнать удавалось с трудом.

***

В последние месяцы Эрик был очень плох. Неведомый недуг душил его ещё с тех пор, как он посетил избу травницы и заглянул Льефу в глаза.

Одни говорили, что колдовка Сигрун прокляла его. Другие – что ненависть точит сердце Эрика – ненависть, горе и боль.

За два с небольшим месяца Эрик постарел больше, чем за прошлые два десятка лет.

Волосы его поседели и теперь торчали небрежными клоками, так что ни одна девушка уже не обернулась бы ему вслед. Глаза пылали безумием. Губы потрескались и иссохли.

Но он всё ещё был крепок. Всё ещё мог сидеть за столом и всё ещё держал в руках клинок – потому никто не смел сказать, что Эрик не управится с северной землёй.

– Я здесь! – Эрик поднялся и, опираясь о ножны с мечом, прошёл немного вперёд. – Что ты хочешь сказать мне, убийца сына моего?

Льефу с трудом удавалось смотреть конунгу в глаза – не от того, что его терзал страх, а от того, что в них он видел тень Руна, пронзённого мечом и лежащего на холодной земле. Конунга, которого он любил, он уже не мог в них разглядеть.

– Я хочу просить у тебя прощения, конунг Эрик, – на последних словах голос Льефа охрип, и ему пришлось прокашляться, чтобы продолжать. – Я скорблю по твоему сыну как, вижу, ты не скорбел бы обо мне. Но он оскорбил меня – и я вызвал его на честный бой. Любой на тинге скажет, что иначе я сделать не мог. Пусть бонды нас рассудят. Прими же от меня виру серебром, как было уговорено, и на том окончим.

– Честный бой? – конунг в ярости стукнул о землю мечом. – Ты, Льеф, сын рабыни, надел доспех, который зачаровала твоя колдунья, и только потому победил!

– Ты знаешь, Эрик! Мне никогда не требовалось колдовство, чтобы идти в бой! И меня, и Руна ты видел в бою, мы были равны! Так зачем мне себя порочить?

– Так докажи! – в глазах Эрика блеснула злость. Он заковылял вперёд, и люди расступались перед ним. – Прими мой вызов и докажи, что ты ещё способен на честный бой!

– Эрик… – Льеф замолк, глядя на старика. Брезгливая жалость при виде его седых волос и прежняя сыновья любовь смешались в нём. – Эрик, я бы не смог тебя убить …

– Но сына моего ты убить смог!

Льеф открыл рот, силясь глотнуть воздуха, и когда судорога отпустила грудь, произнёс: