Кронпринц, не подозревающий о серьезности собственного состояния, настоял на немедленном повторном выжигании. Герхардт, уверенный, что этот метод не даст никаких результатов, предложил обратиться к хирургу. Как он позднее уверял меня, у него не осталось никаких сомнений, что речь идет о раке и что лишь незамедлительное удаление всей опухоли оставляет надежду на спасение.

Герхардт не имел полного представления о хирургии гортани, зародившейся только пятнадцать лет назад. Но ему были известны два случая, когда срочная внешняя операция – разрез делался на шее – позволила добиться положительного эффекта. Одним из прооперированных был врач, доктор Фромм, случаем которого семь лет назад занимался берлинский хирург Кюстер. Он удалил пораженную раком часть гортани. Голос пациента стал хриплым, но это не помешало ему вернуться в профессию. Вторая операция была проведена на человеке по фамилии Цюган: сходным образом его избавили от опухоли на начальной стадии рака. Этот больной также выжил, но навсегда охрип. Хирургом, сделавшим операцию, был профессор фон Бергман.

Герхардт проконсультировался с Бергманом, но не сказал ни слова о своем пациенте, чтобы исключить всякое давление на него. Шестнадцатого мая Бергман появился во дворце кронпринца. Оставшись после осмотра наедине с Вегнером и Герхардтом, он поделился своими выводами: это была злокачественная эпителиома, которую следует удалить как можно скорее.

Бергман был хорошо знаком с историей хирургии гортани. Он знал, что значат его слова. Первые попытки сделать операцию на гортани через разрез на внешней стороне шеи, когда хрящевая оболочка рассекалась и в это отверстие вводился скальпель, были предприняты приблизительно сто лет назад. Когда одному пациенту в горло угодила вишневая косточка, мешавшая ему дышать и говорить, француз Десол рассек его гортань и вынул косточку. Но в целом хирурги тех дней отвергали подобные методы из-за страха перед неизвестностью. Впервые соотечественник Десола Пеллетан в 1788 году сделал разрез на гортани пациентки, чтобы извлечь кусочек телятины, оказавшийся зажатым между голосовыми складками. Технически операция ему удалась. Снизу пальцем он протолкнул кусочек мяса обратно в глотку. Тогда медицина еще не знала наркоза и антисептики, поэтому женщина скончалась.

Рассечение гортани и удаление определенных ее частей, в частности голосовых связок, уже в семидесятых годах не представляли никакой сложности. Даже несмотря на полное отсутствие или недостаточное применение антисептиков, процент выздоровевших повысился. Выздоровление было тем вероятней, чем раньше была проведена операция, чем меньше была карцинома и чем большую ее часть представлялось возможным вылущить. Да, усугублялась хрипота, но голос все же удавалось сохранить.

Эти успехи вдохновили некоторых хирургов пойти еще дальше. Они задумались о полном удалении гортани в случае запущенных раковых опухолей. В 1870 году ассистент Бильрота, венский хирург Черни в экспериментах над собаками попытался полностью ампутировать гортань и вывести дыхательную трубку непосредственно в пасть животного. Ему удалось то, что изначально казалось невозможным. За исключением голосовых связок, восстановились функции всех органов шейного отдела, глотательный аппарат и дыхание. Уже тридцать первого декабря 1873 года Бильрот провел операцию по полному удалению гортани тридцатишестилетнему пациенту.

Обе операции состоялись как раз в те дни, когда за Бергманом прислали из дворца кронпринца, почти пятнадцать лет назад. Последовали дальнейшие попытки экстирпации гортани. От раза к разу техника становилась все совершеннее. Но из всего накопленного хирургического опыта следовал вывод, что ни одним из существующих методов нельзя спасти человека, если карцинома поразила слишком большую часть гортани. С другой стороны, стало ясно, что на своевременно диагностированных начальных стадиях рака рассечение гортани и немедленное удаление пораженных областей часто обещает больному выздоровление, хотя и длительное. До той или иной степени серьезные повреждения голоса – хрипота или снижение громкости – были той ценой, которую приходилось платить.

Сразу после осмотра Бергман предложил, не теряя ни дня, удалить пораженную раком область. Все указывало на то, что опухоль все еще была очень узкой.

Наследную принцессу оповестили о диагнозе Вегнер, Герхардт и Бергман. С присущим ее сильному, закаленному характеру самообладанием она наблюдала, как Бергман разъяснял ее супругу детали операции. Разумеется, и сейчас о раке не было проронено ни слова. Наследный принц побледнел. Возможно, его осенило неясное, мрачное, фатальное предчувствие. Но он овладел собой и произнес: «В любом случае с опухолью необходимо что-то сделать. Если с ней нельзя бороться изнутри, то Вы должны попытаться сделать это иначе».

Вегнер чувствовал себя подавленным от вдруг навалившегося на него чувства солидарной ответственности. Он настоял, что следует обратиться к лучшему врачу-ларингологу, чтобы специалист мог подтвердить диагноз, который может повлечь столько последствий. Кронпринцесса согласилась с этим мнением. Разумеется, были согласны также Герхардт и Бергман, ведь и они чувствовали на себе тяжкий груз ответственности, часть которого охотно готовы были переложить на чужие плечи. Им вспомнились имена венского профессора Шреттера и петербургского профессора Раухфуса. Но к окончательному решению они не пришли. Во время личной беседы кронпринцесса спросила у Вегнера: «Кто является ведущим ларингологом Англии?» Характер наследницы престола и чуждость ей Берлина только усиливали ее веру в собственную родину, возможно, поэтому надежду на спасение супруга воскрешали в ней только английские врачи. Вегнер не смог сразу ответить на ее вопрос.

Вечером того же дня Вегнер, как он сам впоследствии рассказывал мне, нашел в своем кабинете переведенный на немецкий Феликсом Семоном двухтомник Морелла Маккензи о болезнях носа и органов шейного отдела. Он раскрыл его и прочел предисловие, в котором Семон называл Маккензи «несомненно, самым выдающимся английским ларингологом». Тогда Вернер и сделал выбор. Имя Маккензи ему совершенно ни о чем не говорило. Но кое-что ему говорило имя Семона. И если Семон так отзывался о Маккензи, то это, конечно, давало ему, Вегнеру, право, порекомендовать его принцессе в качестве ведущего британского ларинголога.

Кронпринцесса также впервые слышала это имя. Но день спустя она написала матери письмо, в котором просила немедленно направить Маккензи в Берлин, разумеется, как посланца английской королевы, чтобы в Германии не сложилось впечатления, что она, которую и без того обвиняли в излишней англофилии, любой ценой хочет заполучить врача-англичанина.

В среду, восемнадцатого мая, поздним вечером бессменный врач королевы Виктории доктор Джеймс Рейд торопился из Осборна, где остановилась королева, в Лондон. На Харли-Стрит он остановился у дома Маккензи, уже собиравшегося отойти ко сну, и известил его, что Ее Величество повелевает тотчас же отправиться в Берлин для осмотра кронпринца и после доложить о его результатах. Рейд не сообщил каких-либо дальнейших подробностей, поэтому Маккензи, растерянный и без инструментов, выдвинулся в путь. Он ни секунды не колебался – конечно, не потому, что это был наказ королевы, а, прежде всего, потому что ему никогда до сих пор не доводилось иметь дело с случаем такого важного международного значения.