«С нетерпением жду от Вас рассказа о том, что вам удастся разобрать», – пробормотал Кассель.

В эту самую секунду музыка и восторженные крики послышались в непосредственной близости от нас. Солнце отражалось в золотой карете королевы, которую медленно везли за собой шесть впряженных в нее пони. Впереди кареты на конях гарцевали двенадцать индийских офицеров в яркой парадной форме. За королевой двигалась группа из также празднично одетых Принца Уэльского, двоих его братьев, пятерых зятьев и девятерых внуков королевы. Нам не пришлось прилагать особенных усилий, чтобы отыскать глазами того, кого мы дожидались. На белой лошади, в белой кирасирской униформе с серебряными латами на груди, особенно горячо приветствуемый толпой, в линию с остальными зятьями скакал немецкий кронпринц.

Королевское семейство проезжало как раз под нашим окном. Индийские офицеры уже скрылись из виду. Белые фигуры кирасиров были в десяти метрах от нас. «Лоэнгрин», – вскрикнула миссис Семон. «Лоэнгрин», – подхватили остальные дамы, воодушевленные и охваченные любопытством.

Они видели лишь фигуру. От них, да и меня самого, ускользнуло то, что заметил беспристрастный глаз Семона. Лицо кронпринца было белым, даже желтовато-белым. Он сидел на лошади неподвижно, отчего он скорее походил на статую, чем на человека. Его глаза были впалыми. Семон отвернулся от окна, когда кронпринц миновал его. С минуту он смотрел в пол. Потом посмотрел на нас. «Это не Лоэнгрин, – пробормотал он, – это Коммендаторе из Дона Джованни».

Двадцать восьмого июня Маккензи начал курс лечения. Он предпринял попытку удалить опухоль на левой голосовой связке щипцами, наблюдая за операцией посредством ларингоскопа. Кроме доктора Вегнера, присутствовал лишь один ассистент Маккензи, доктор Волфенден.

Ландграфа же при операции не было. Еще по прибытии в Лондон Маккензи позаботился о том, чтобы Ландграф знал о лечении как можно меньше.

Проведя операцию, Маккензи был уверен, что полностью удалил опухоль.

Вегнер сразу же отправил удаленную ткань Вирхову в Берлин. Четвертого июля был получен ответ. Загадочным образом и в третий раз повторилась та же история. Вирхов снова не нашел никаких признаков развития рака. И все же теперь он с еще большей осторожностью указал: «Глубоко залегающая ткань опухоли ни при первой, ни при второй операции не была извлечена». Это уточнение нисколько не насторожило Маккензи. Заключение Вирхова в очередной раз усилило его уверенность в правильности диагноза и его самоуверенность, а с ней и его небрежность.

Для Ландграфа это было загадкой. Он добивался от Вегнера, чтобы тот приложил все усилия для приезда хирургов из Германии в Лондон. У него были основания полагать, что меры Маккензи привели лишь к ухудшению состояния кронпринца и что возможность сделать успешную операцию уже упущена. Он был уверен, что это рак, какие бы доводы ни приводил Маккензи, каких бы заключений ни делал Вирхов. Вегнера разрывали противоречия: с одной стороны, он боялся личной ответственности, с другой – вражды с кронпринцем и кронпринцессой. Он был слишком слаб, чтобы принимать независимые решения. Он спросил совета Семона. Но он лишь повторил слова Ландграфа. С ужасом он наблюдал, как подтверждаются его самые пессимистичные предположения. Маккензи игнорировал факты. Семон не понимал, почему он так поступает. Вело ли его стремление заниматься потрясшим весь мир случаем, который позволил бы и его имени оставаться у всех на устах? Или это было неприятие взглядов немецких врачей, которым ему не хотелось подчиниться, и оттого он вел ужасающую игру ва-банк, игру, полную обмана и сомнений?

Семон потребовал, чтобы Вегнер добился позволения кронпринца незамедлительно написать в Берлин о действительном положении вещей или сообщил обо всем лично. Вегнер тут же направился к кронпринцу. Он упал на колени и умолял разрешить Ландграфу провести повторный осмотр и вызвать для консультации берлинских врачей. Но кронпринц топнул ногой, прокричал: «Нет!» и покинул комнату. Вегнер был человеком, который думает о последствиях. Было похоже, что вокруг кронпринца и кронпринцессы протянулась высокая крепость без единой лазейки, поэтому никак нельзя было до них достучаться. Ворота крепости охранял Маккензи. Он посоветовал супругам несколько недель пожить в Шотландии, полагая, что перемена воздуха поспособствует выздоровлению.

Они собирались в Бреймар. Вегнеру и Ландграфу было позволено сопровождать их только до Эдинбурга и Абердина. Доктор Ховелл, ассистент Маккензи, жил в Бреймаре и был там единственным врачом. Сообщения Ховелла всегда были полны оговорок и звучали оптимистично. Вегнер и Ландграф провели две недели в страхе и сомнениях. В конце концов, после долгих уговоров, двадцать третьего августа Ландграфу было позволено провести осмотр в присутствии Ховелла. Кронпринцесса дала понять, что он для нее лишь докучливый незваный гость. Немецкие врачи стали для нее персонажами надоедливыми и обременительными, которые хотят только разрушить ее и ее мужа надежду на счастливое будущее и на престол. И лишь Маккензи мог обещать ей то, чего она ждала десятки лет.

Когда Ландграф – мертвенно бледный – закончил осмотр, он понял, что время ушло, что последний шанс уже упущен. На опухоли он обнаружил наросты, которые затрудняли осмотр задней части гортани. Левая голосовая связка была обездвижена. Ховелл объяснил, что не заметил повторного появления опухоли. Тогда Ландграф осознал, что уже бесполезно было добиваться приезда врачей из Берлина. Любое предложение будет отвергнуто как враждебное. Маккензи мог объяснить любое ухудшение. Ландграф письменно изложил результаты своего осмотра, надеясь, что это послужит доказательством в будущем. Сознание того, что он бессилен и вынужден молча созерцать, давило на него тяжким грузом. Так же как Вегнер и большинство немцев, он придерживался суждения, что выше головы не прыгнешь. Он не посмел без «высочайшего позволения» доложить врачам в Берлине. И Вегнер не мог помочь ему. Со всеми проблемами и жалобами он снова направился к Семону. Как позже рассказывал мне Семон, он, полный возмущения и пренебрежения, порвал с Ландграфом всякие отношения.

Маккензи же снова призывал кронпринца к перемене климата. В качестве новой цели они наметили Тоблах в Тироле. В конце августа, после нового осмотра Маккензи стал искать пути к отступлению. Он сказал кронпринцессе, что считает болезнь вылеченной, но заметны пока лишь некоторые признаки выздоровления. Однако существует вероятность развития «множественных папиллом», которые также могут быть смертельно опасными. Он упорно не произносил слова «рак», но не исключал, что эта болезнь может развиться – как и в прочих случаях хронических воспалений. Перед отъездом в Тироль он отправил в Берлин письмо, в котором описывал симптомы того, что здоровье кронпринца явно идет на поправку. В письме говорилось: «Состояние здоровья Его Кайзерского и Королевского Величества за последнее время значительно улучшилось, и, более того, общее самочувствие Его Величества превосходно… Бережная забота о голосовых связках и избежание контактов с влажным и холодным воздухом – важнейшие профилактические меры, которые сейчас только можно принять». Вегнер сделал еще одну отчаянную попытку. Он добился, чтобы в письме содержалось, по крайней мере, это предложение: «Голос стал еще более хриплым». Ландграфу позволили прочесть письмо лишь с тем условием, что он не будет вносить в него какие-либо поправки. У него разрывалось сердце от поддельного оптимистичного тона этих строк, ведь он был уверен, что рак перешел в неизлечимую стадию.