у тебя будет спальня и кухня, а если не захочешь готовить сама, то у них есть столовая. Это прямо в центре, так что сможешь ходить в соседние магазины и покупать пряжу.

– А что будет с моим зимним садом? – спросила мать.

– Там есть дворик, сможешь устроить зимний сад там. Скамейка, изгородь, колонны – все, что захочешь.

– Незачем ей уезжать, – сказала Нина. – Ее дом здесь, а я могу за ней присмотреть.

Мередит взорвалась:

– Да ну? И как долго нам на тебя рассчитывать? Или все будет как с моей свадьбой?

– В тот раз произошло убийство. – Нина занервничала.

– А на папины семьдесят лет? Что тогда случилось? Наводнение, кажется? Или землетрясение?

– Я не собираюсь оправдываться за свою работу.

– Никто и не просит. Я не сомневаюсь в твоих благих побуждениях, но как только где-нибудь в Индии случится катастрофа, тебя поминай как звали. Я не могу целыми днями сидеть рядом с мамой, а ей нельзя быть все время одной.

– И тебе так будет проще, – с неопределенной интонацией вставила мать.

Мередит попыталась прочесть на ее лице признаки осуждения или издевки, а может, очередного приступа, но разглядела только смирение. Это был вопрос, а не вердикт.

– Да, – сказала она, почему-то чувствуя, что предает отца.

– Значит, я поеду туда, – ответила мать. – Мне уже неважно, где жить.

– Я соберу все необходимое, – сказала Мередит. – Тогда в следующем месяце ты сможешь спокойно уехать. Тебе не придется ни о чем волноваться.

Мать встала. Она взглянула на Мередит, и в ее голубых глазах на секунду промелькнуло волнение. Но в следующий миг она развернулась и направилась к лестнице. Мередит и Нина услышали, как наверху захлопнулась дверь ее спальни.

– Ей не место в каком-то элитном доме для стариков.

Мередит почти возненавидела Нину за эти слова.

– И что ты предлагаешь?

– В смысле?

– Оплатишь ей сиделку, которая будет покупать продукты, стирать белье и убирать дом? Или останешься здесь на ближайшие пару лет? Ах да. Твои обещания и гроша ломаного не стоят.

Нина медленно встала и посмотрела на Мередит.

– Не только я нарушаю обещания в нашей семье. Ты, между прочим, дала папе слово, что будешь о ней заботиться.

– Именно этим я сейчас и занимаюсь.

– Да ну? А если бы он был сейчас с нами и слушал твои байки о перевозке зимнего сада и сборе вещей, о том, как здорово будет жить в центре? Думаешь, он бы тобой гордился? Думаешь, он бы сказал: какая ты молодец, что сдержала слово? Сомневаюсь.

– Он бы меня понял, – сказала Мередит, но уверенности в интонации не было.

– Нет. Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Да пошла ты! Понятия не имеешь, как я старалась… как сильно хотела… – Ее голос сорвался, горло сжалось от подступивших слез. – Пошла ты, – снова прошептала она. Затем отвернулась и почти бегом устремилась к выходу, краем глаза заметив, что на плите подгорает гуляш.

Захлопнув дверцу машины, Мередит вцепилась в руль.

– Легко осуждать других, когда сама вечно черт знает где, – пробормотала она, заводя двигатель.

Через считаные минуты она была дома.

Собаки радостно бросились навстречу, и она наклонилась их приласкать, надеясь, что их теплый прием хоть немного успокоит расшатанные нервы.

– Джефф? – позвала она и, не услышав ответа, сбросила куртку, прошла на кухню и налила себе вина. С бокалом направилась в гостиную, зажгла там газовый камин и присела на его мраморное подножье; хоть синеватое пламя и не было жарким, как в настоящем камине, по спине тем не менее разлилось тепло.

Долгие годы она пыталась почувствовать к матери ту же безусловную любовь, которую питала к отцу. Жажда полюбить мать – и быть любимой в ответ – определяла всю ее юность и стала первым серьезным провалом.

Что бы она ни делала, мать никогда не была ею довольна, и в сердце маленькой девочки, отчаянно ищущей похвалы, все эти неудачи оставили шрамы. И самый глубокий из них – не считая той рождественской вечеринки – она получила как-то в ясный весенний день.

Мередит уже не помнила, сколько ей тогда было лет, но Нина в то время только начала заниматься плаванием – значит, наверное, около десяти. Папа как раз повез Нину в бассейн, и Мередит осталась наедине с матерью в их необъятном доме. После обеда, вооружившись садовыми инструментами и пачкой семян, она выскользнула на улицу и пробралась в зимний сад. Радостно напевая себе под нос, она выдрала свисавший повсюду плющ и не без труда вытащила из земли медную колонну, покрытую зеленым налетом, – из-за нее сад казался запущенным. Она старательно вскопала лопаткой почву и посеяла семена в аккуратные, ровные грядки. Когда из них прорастут цветы, – Мередит уже сейчас могла нарисовать их в воображении – этот бело-зеленый хаос, который мать именует садом, обретет порядок, яркость и красоту.

Мередит гордилась и задумкой, и ее воплощением. Ковыряясь в земле, сортируя семена и ровняя грядки, она то и дело представляла, как мать заглянет сюда, обрадуется сюрпризу и в кои-то веки ее обнимет.

Погрузившись в мечты, Мередит не заметила ни стука, с которым закрылась дверь дома, ни шагов по каменной дорожке. Она не догадывалась, что в саду кто-то есть, ровно до тех самых пор, пока мать за шкирку не подняла ее – так резко, что она потеряла опору и повалилась на землю.

Что ты сделала с моим садом?

Я хотела его украсить для тебя…

Выражение лица, с которым мать волокла ее через двор и по ступенькам крыльца, запомнилось Мередит на всю жизнь. Она плакала, просила прощения, спрашивала, что сделала не так, но мать молча втолкнула ее в дом и захлопнула дверь.

Оставшись одна в столовой, Мередит сквозь слезы смотрела, как за окном ее мать выкапывает из земли семена – так яростно, будто в них содержится яд. Мать впала в исступление; она снова развесила плющ по саду, держа его в руках с нежностью, какой никогда не удостаивала дочерей, а затем перетащила колонну обратно. Когда зимний сад приобрел прежний вид, мать опустилась на колени перед колонной, склонив голову, точно в молитве, и оставалась в таком положении до самого вечера.

Вернувшись наконец в дом – с черными от земли руками, кровоточащими пальцами, разводами грязи на лице, – мать, даже не взглянув на Мередит, поднялась по лестнице и закрылась в спальне.

Они ни разу не говорили про этот случай. Когда папа вернулся домой, Мередит бросилась к нему в объятия и рыдала до тех пор, пока он