могла обратиться. Горечи и унижения она уже хлебнула достаточно, нечего становиться еще и объектом городских сплетен. К тому же она не привыкла обсуждать свои проблемы с другими. Но не потому ли она сейчас осталась одна?

Мередит распахнула дверцу машины и вышла наружу.

В доме по-прежнему пованивало гарью. В раковине на кухне громоздилась грязная посуда, а на столе стоял графин с водкой.

Мередит взбесилась – внезапно, сильно и необъяснимо. Этот гнев был даже приятен. Вот в него она могла вцепиться, отдаться ему целиком. Мередит свирепо набросилась на посуду, швыряла в мыльную воду ножи и вилки, не слишком заботясь о тишине.

– Ого, – сказала Нина, входя на кухню.

На ней были мужские боксеры и старая футболка с «Нирваной». Короткие черные волосы стояли торчком, лицо скривилось в улыбке. Она походила на Деми Мур в «Привидении», была почти неприлично красивой.

– Не знала, что ты у нас метательница посуды.

– Думаешь, мне нечем заняться, кроме как прибирать за тобой?

– Как-то рановато для такого накала страстей.

– Правильно. Отшучивайся. Тебе-то какое дело?

– Мередит, что с тобой? – медленно проговорила Нина. – У тебя все хорошо?

Застигнутая врасплох и вопросом, и неожиданной нежностью в голосе сестры, Мередит чуть не дала слабину, чуть не закричала: От меня ушел Джефф!

И что потом?

С глубоким вздохом она аккуратно сложила кухонное полотенце и повесила его на ручку духовки.

– У меня все нормально.

– По тебе не скажешь.

– Сомневаюсь, что ты достаточно меня знаешь, чтобы судить. Как вчера вела себя мама? Она хоть немного поела?

– Мы с ней пили водку. И вино. Представляешь?

Мередит пронзила внезапная и острая боль; она не сразу сообразила, что это ревность.

– Водку?

– Вот и меня это поразило. А еще я узнала, что ее любимый фильм – «Доктор Живаго».

– Тебе не кажется, что алкоголь – последнее, что ей сейчас нужно? Она и так чуть ли не каждый час забывает, где она.

– Зато кто она, помнит прекрасно. Как раз это мне и хочется выяснить. Если у меня получится раскрутить ее на сказки…

– Да черт бы побрал эти сказки! – вырвалось у Мередит. По удивленному взгляду Нины она поняла, что, возможно, и вовсе перешла на крик. – Я начну укладывать ее вещи, чтобы в начале месяца она могла переехать. Думаю, чем больше привычных вещей, тем комфортнее ей будет.

– Ей там не будет комфортно. – Нина, похоже, рассердилась. – Ты можешь быть сколько угодно педантичной и собранной, но сути это не меняет: ты по-прежнему избавляешься от мамы.

– А ты готова остаться? Смотреть за ней? Только скажи – и я позвоню и отменю бронь.

– Ты же знаешь, что я не могу.

– Ну да. Еще бы. Много критики и никаких предложений.

– Но пока-то я рядом.

Мередит взглянула на раковину, в которой оседала мыльная пена, на чистую посуду на сушилке.

– И помощь твоя бесценна. Теперь, если позволишь, я принесу из гаража коробки. Потом начну сборы с кухни. Можешь мне помочь.

– Я не буду паковать ее жизнь по коробкам, Мер. Я хочу помочь ей открыться, а не замкнуть ее навсегда. Неужели ты не понимаешь? Неужели тебе все равно?

– Да, – ответила Мередит, протискиваясь мимо сестры.

Она вышла из дома и направилась к гаражу. Тяжело дыша, подождала, пока автоматическая дверь поднимется. Мередит чувствовала себя как-то странно: в груди закололо, рука будто онемела. В голове пронеслось: сердечный приступ.

Она согнулась пополам и принялась глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох, пока наконец не пришла в себя. Затем вошла в темный гараж, довольная, что смогла взять себя в руки и не сорвалась при Нине. Но стоило ей включить свет, как перед ней возник папин «кадиллак». Модель 1956 года с откидным верхом, его гордость.

Я назвал его Фрэнки, в честь Синатры. Мой первый поцелуй случился на его переднем сиденье…

На старине Фрэнки в поисках приключений они совершили десятки семейных поездок: на север – в Британскую Колумбию, на восток – в Айдахо, на юг – в Орегон. В одной из долгих пыльных поездок, пока папа с Ниной подпевали песенкам Джона Денвера[10], Мередит ощутила себя лишней. Ей не нравилось ни исследовать незнакомые дороги, ни постоянно сбиваться с пути, ни переживать, что вот-вот иссякнет бензин. Именно этим все всегда и заканчивалось, а папа с Ниной, гогоча как пираты, радовались любой авантюре.

Кому нужны карты? – говорил папа.

Уж точно не нам, – отвечала Нина, смеясь и подпрыгивая на сиденье.

Мередит могла бы подыгрывать им, влиться в компанию, но не делала этого. Она сидела сзади, читала книжки и пыталась не волноваться, если пробивало колесо или перегревался двигатель. Но вечером, когда они останавливались где-нибудь на ночь и разбивали лагерь, папа непременно подходил к ней. Дымя трубкой, говорил: Я решил, что моей умнице не помешает прогуляться…

Ради этих десятиминутных прогулок стоило вытерпеть тысячи миль бездорожья.

Мередит провела пальцами по гладкой, блестящей поверхности вишнево-красного капота. Никто уже много лет не сидел за рулем этого «кадиллака».

– Твоей умнице не помешает прогулка, – прошептала она.

Только с папой она могла бы поговорить о Джеффе…

Она вздохнула, подошла к верстаку, огляделась и увидела три большие картонные коробки. Перетащила их на кухню и, расставив на полу, открыла ближайший шкафчик. Конечно, еще рановато паковать вещи, но что угодно было лучше, чем торчать одной в пустом доме.

– Я слышала, как вы с Ниной ругались.

Мередит осторожно закрыла шкафчик и обернулась.

Мать стояла в дверях – неизменная белая ночнушка, поверх которой она накинула черное шерстяное одеяло. Свет из прихожей пробивался сквозь тонкий хлопок, очерчивая ее худые ноги.

– Прости, – сказала Мередит.

– Вы с сестрой не близки.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, и утверждение справедливое, но Мередит расслышала в голосе матери какую-то резкую нотку – кажется, осуждение. На этот раз мама не смотрела сквозь Мередит или в сторону, она глядела ей прямо в глаза, словно видела ее впервые.

– Нет, мама. Мы не близки. Мы даже толком не видимся.

– Вы еще будете об этом жалеть.

Спасибо, мастер Йода.

– Ничего страшного, мам. Заварить тебе чай?

– Когда меня не станет, только вы и будете друг у друга.

Мередит встала и подошла к самовару. Последнее, о чем ей сегодня хотелось думать, – это о смерти матери.

– Скоро закипит, – не оборачиваясь, сказала она.

Через некоторое время она услышала, как мать возвращается к себе в комнату. Мередит снова осталась одна.

Нина решила, что не отступится. Наблюдая, как Мередит с видом мученицы шебуршит на кухне, она