Она любительница экспериментов и разных вкусов. Пробует, что-то придумывает, у неё неплохо получается готовить. Иногда у неё не выходит.

— Редкостная гадость, — доверительно сообщает она и добавляет: — Но рука не поднялась выкинуть. Ты должен попробовать.

И я пробую. И не всегда это гадость — только необычный вкус или состав, к чему она не привыкла. Я покупаю для неё очень много продуктов, чтобы она комбинировала, искала новые рецепты. Ей доставляет это удовольствие. Разве я могу лишить её такой малости?

Именно поэтому тяну Таю в «Кофейку» — там тихо и уютно. А ещё у меня есть возможность посмотреть, как она ест пирожные. Без разницы, что на дворе ночь. Моя девочка позволяет себе иногда и в позднее время перекусить, если очень хочется. От этого она не становится даже ланью. Тем более, что вечерние пробежки с Че кого хочешь вымотают и не позволят нарасти лишним килограммам.

Мы уже расположились за дальним столиком, и я успел заказать и кофе, и чай, и пять разных десертов.

— Я лопну, Эдгар, — сияет она, как полная луна на чистом небе, — но попробую всё.

В этом тоже есть свой смысл: девочка со сложной судьбой вряд ли в жизни видела много хорошего. Для неё еда — некий фетиш, и я готов её баловать тем, чем могу: вкусностями, сексом, мелкими радостями. Пусть покупает цветы. Пусть с удовольствием носит новые платья и выбирает красивое бельё. Ничего не жаль. Лишь бы видеть её улыбку.

Я прошу зажечь свечу на столе. Ей нравится. Это романтично. А мне доставляет удовольствие смотреть на румяные щёчки своей жены. И прикасаться к ней нравится. Я эгоист. Забираю у неё одну руку. Сплетаюсь с ней пальцами. И задыхаюсь от разрядов, что пронзают меня насквозь.

Ещё никогда я не хотел женщину так, как собственную жену. Постоянно. Нестерпимо. Как подросток с буйством гормонов. Будь моя воля, я брал бы её везде, где только можно. Никогда не подозревал, что во мне столько страсти. Я прожил тридцать семь лет и считал, что сумасшедшие страсти — это не про меня. Любил и люблю секс, но никогда эта сторона жизни не туманила разум и не переполняла меня до краёв, как сейчас. Я ощущаю себя вечно молодым и вечно пьяным. Как в песне.

— Эдгар, — улыбается мне Тая.

— Что? — спрашиваю и разыгрываю холодную невозмутимость.

— Просто так. Мне нравится произносить вслух твоё имя.

Сердце заходится в бешеном ритме. И мне нравится, когда моя жена называет меня по имени. Просто так. Чтобы слышать, как я откликаюсь. А я отзываюсь. Тянусь к ней и бью себя по рукам. Если она залезет мне под кожу, то станет моим вирусом. Как потом жить с ним?

Я могу понять, почему она хорошо ко мне относится. Богатый. Щедрый. Не маньяк. Хоть она и боялась. Страшилась, что я хренов извращенец. И я не обижу её, когда всё закончится. Не оставлю без поддержки.

Вчера я малодушно смотрел на противозачаточные таблетки, которые же сам ей и навязал, и думал: а не выкинуть ли их к чёрту? Не заменить ли на какие-нибудь витамины?

Я считал эти кругляшки и надеялся, что она забывает их пить. Там всё сходилось, как в аптеке. Но я упорно мечтал, чёрт побери, что она хитрит по-женски: спускает, например, их в унитаз. Какое-то иррациональное чувство — противоречивое и нелогичное. Я заставляю, приказываю, диктую. Она соглашается и не перечит. Делает так, как я хочу. Но почему тогда во мне растёт раздражение? Желание, чтобы она взбрыкнула, ослушалась, поступила вопреки?

Не знаю, как бы отреагировал, если бы вдруг она решилась на бунт. Злился бы, наверное. Но, кажется, был бы счастлив. Возможно. Пока не знаю. И, может, хорошо, что она податлива и не конфликтует.

Я пропустил, когда они появились в «Кофейке». Слишком погрузился в свои мысли. Чересчур был занят, созерцая, как Тая ложечкой аккуратно препарирует пирожные.

Мирослава и хрен на блюде — старый похотливый козёл Антакольский. Одышливый, пузатый, лысый. Мерзкий по своей сути. И дело даже не в его внешности. Мой давний враг. Человек, которого я однажды положил на обе лопатки. И он не простил мне этого. Новый жених Славы? Богатый и щедрый? Ну-ну. Видимо, в этой похотливой сучке не умерла Шехерезада — великая сказочница.

По тому, как она на меня смотрит, я понимаю: Антакольский в её жизни появился не случайно. Она выбрала его, чтобы посмачнее плюнуть в меня. Ибо вряд ли есть человек, который меня ненавидит больше, чем Михаил Исаакович. Ну, разве что Варшавин ещё. И то сомнительно. С Варшавиным ещё не всё так тухло. Есть шанс наладить отношения. Там скорее холодная отстранённость и нежелание иметь со мной дела. Здесь же всё ясно и понятно. Антакольский мечтает меня уничтожить.

Тая видит парочку, что пристроилась за соседним столиком. И то, что они появились здесь, — это не случайно. И говорит лишь об одном: кто-то следит за мной и днём, и ночью. Я в этом уже не сомневаюсь.

Слава выловила меня перед важными переговорами. Она поймала меня поздним вечером в кафетерии, где мы с ней никогда не были. Уж кого-кого, а Славу я не водил в места, где комфортно моей душе.

— Какая встреча! — фальшиво скалится Антакольский, показывая слишком белые протезы — чудо фарфоровой индустрии, которое хочется вколотить ему в глотку поглубже. — Эдгар Гинц и без охраны!

Это намёк или угроза?

— Познакомишь со своей новой пассией? — мурлычет, как разъярённая пантера Слава. — Какая милая простушка. Ты теперь себе любовниц выбираешь в детском саду? Будешь завязывать ей банты и покупать гольфики?

Я бы тебе намордник купил, тварь ядовитая.

Пока они бурно изображают радость и нездоровый интерес, Тая перестаёт есть и задумчиво смотрит на эту мерзкую парочку. Я лучше умру, чем признаюсь, что с этой женщиной трахался два года.

Одно мгновение — и Слава перебирается за наш стол. Садится — нога за ногу, демонстрируя и короткое платье, и длинные ноги. А ещё декольте до сосков. Вульгарщина. Со мной она придерживалась стиля. Вот что значит подстраиваться. Мимикрировать. Судя по всему, сейчас она пытается угодить извращённому вкусу Антакольского, который всегда предпочитал ярких дешёвых шлюх.

— Я не приглашал тебя присоединиться к нам, — цежу сквозь зубы. Мирослава и ухом не ведёт. Рассматривает мою жену.

— Ты хоть говорить научилась, младенец? — постукивает моя бывшая любовница кроваво-красными ногтями по столу.

Романтический вечер напрочь испорчен. Хочется уйти и отмыться.

— Нет, конечно, — спокойно отвечает Тая. — Я и не разговариваю, и не понимаю чужую речь. Особенно ту, где вместо слов помои льются.

— Ах ты дрянь! — вспыхивает, как сухой хворост, Мира и наотмашь бьёт Таю по лицу. Я вскакиваю и заламливаю бешеной лисице руки. Это больно. Намеренно больно.

Тут же появляется охрана.

— Проводите женщину и её спутника. Они явно неадекватны, — сдаю Миру на руки секьюрити.

— Без рук! — задыхается Антакольский. — Мы сами. Пойдём, Мирочка. А ты, Гинц, берегись. Ещё пожалеешь, что посмел обидеть мою будущую жену!