Смешно: я купил её. Принудил. А сейчас ломаю голову, как уговорить. 

— Эдгар, — у Севы на щеке три свежих царапины. Длинные — от виска и до подбородка. И сам он весь взъерошенный и не в своей тарелке. Интересно, кто в офисе посмел вот так яростно располосовать моего помощника? Видимо, он кого-то крепко достал. — Ты прости, а? Но тебе всё же придётся с ней поговорить.

Я понимаю его с полувзгляда. Виноватый кивок. Разведённые в сторону руки. Всё ясно. Моя мать и его достала, и сюда добралась. Однако, слишком настойчивая. Наверное, хотя бы ради этого стоит её увидеть.

Я вдруг понимаю: хочу посмотреть в её глаза. Не знаю, что я в них прочитаю. Без разницы. Но у меня есть уникальная возможность сказать ей всё, что я о ней думаю и почему не хочу видеть и встречаться. Возможно, после этого она оставит попытки штурмовать и доставать и моих работников, и друзей. Сева всё же и то, и другое. А она располосовала ему лицо. Я уверен: это сделала моя мать.

— Хорошо, — соглашаюсь. — Где она?

Долговязая Севина фигура дёргается в сторону. Он похож на паяца, которого за ниточки утянула подальше небрежная рука.

Длинный, бесконечно длинный коридор с дверьми направо и налево. Где-то там, далеко, белеет окно. А возле него фигурка. Моя мать. Я узнаю её сразу. По крутым завиткам рыже-каштановых волос, что вьются над её головой, словно нимб. Это она, без сомнений. Но я всё же иду ей навстречу, чтобы заглянуть в лицо. И посмотреть в глаза.

Сколько прошло? Да всего лишь двадцать лет. Она, как всегда, вовремя. Ничуть не опоздала.

— Мама? — говорю и кривлюсь, как клоун. А как ещё мне её звать? Она всё же родила меня. И семнадцать лет мы жили одной семьёй. Очень дружной и любящей. Так мне казалось. Пока всё не рухнуло.

Она оборачивается живо. Стремительно. Всегда такой была. Постоянно в движении. «Мой солнечный зайчик» — так звал её отец. Ей пятьдесят три. Но возраст выдают лишь морщинки вокруг глаз, почти незаметные, если не присматриваться, и шея с «годовыми кольцами».

Лицо гладкое. Кожа шикарная. Руки — девушки могут позавидовать. Подтянутая. Небольшого росточка. Она сейчас худее, чем я помню. Скулы выдаются, грудь меньше. Совсем как девочка. В ней появилась хрупкость. Кажется, тронь — и рассыплется со звоном.

— Эдгар, — делает она шаг вперёд и протягивает руку, желая коснуться моего лица. Она ко мне — я от неё. Как обиженный подросток. К чёрту. Я он и есть. Мне было семнадцать, когда ушёл из дома. И ей не было до меня никакого дела — устраивала личную жизнь.

— Раз уж ты так настойчива — пойдём. Я так понимаю, ты хочешь поговорить. Я не хочу тебя слушать. И встречаться не хотел. Но ты умеешь ломать преграды, не так ли?

Она сдувается. Бледнеет. Становится ещё меньше. Это плечи её поникают. Она молчит, кусая нижнюю губу, а затем встряхивает кудряшками и выпрямляется. В глазах у неё вызов.

— В тебе та же кровь, сын. И эту черту ты унаследовал от меня. И не только. Я вложила в тебя свою целеустремлённость, ум, умение не пасовать перед трудностями, находить решения даже из провальных ситуаций.

— Я должен быть тебе благодарен? Или я вообще тебе что-то должен за гены? Деньги, например?

Она смотрит на меня насмешливо. Губы её пляшут. То ли от смеха, то ли от сдерживаемых рыданий. Глаза блестят, но сухие. Она не будет плакать. Не привыкла. Прожила весёлым зайчиком, которому всё давалось легко и преподносилось по первому зову. Или даже взгляду.

— Веди уже в свой кабинет. Посмотрю, как ты живёшь. Да и не дело обсуждать семейные дела в коридоре.

Вот как. Слова с её губ слетают легко. Думает ли она о чём-нибудь глубоко? Или с цветка на цветок порхает беззаботно?

Она раздражает меня, но я не злюсь. Сил нет, что ли. Или действительность оказалась не такой болезненной, как я думал. Перегорело всё. Дотла. Я копался в себе и не находил отторжения. Резкого негатива.

В кабинете мать с любопытством осматривает интерьер. Подходит к панорамному окну. Смотрит, покачиваясь с пятки на носок, вниз и улыбается. Я снова отмечаю, как она похудела. Бёдра в потёртых вельветовых штанах почти мальчишеские.

— Я должна рассказать кое-что тебе, сын, — поворачивается мать и смотрит на меня. Спокойная. Уравновешенная. Интересно, она продумывала речь? Репетировала перед зеркалом? Чтобы выглядеть сейчас очень убедительной? Потому что она такая. И невольно хочется ей верить.

— Прежде чем ты начнёшь что-то рассказывать, я бы хотел знать, что ты хочешь взамен. Предмет торга, так сказать. Ты ведь не просто так искала и настойчиво добивалась встречи? Не для того же, чтобы меня увидеть спустя двадцать лет?

— Я хотела, — жмурится она и закладывает руки в карманы лёгкой жилетки, — Всегда хотела. Но ты же мне не поверишь. Поэтому зачем утверждать очевидное. Ты забываешь: это не я бросила тебя. Это ты ушёл и встал в позу. Ты не захотел ни видеться, ни общаться. А я… всё время незримо присутствовала в твоей жизни. Следила за твоими успехами. Радовалась каждой весточке.

Не хочу её слушать. Она лжёт. Но в ней такая простота и безыскусственность, что невольно хочется верить. Но я давлю на корню шальную мысль: «А вдруг?!..». Никакого «вдруг» нет.

— Тебе на двадцать лет больше. Ты вырос. И мне бы не хотелось, чтобы семнадцатилетний обиженный мальчик сейчас победил.

— Ты предала отца. Разрушила семью, — я всегда так считал. И не хотел сейчас этого скрывать.

— Да-да-да. Сколько пафоса, — хлопает она в ладоши. — Дети часто видят не то, что есть, а то, что хотят. Ты даже не знаешь, как мы жили все эти годы. Ты видел только хорошее. Обожал отца. Который и не отец тебе вовсе.

Она таки выстрелила. Да так, что я пошатнулся. На миг. Провокация. Она это специально, чтобы лишить меня равновесия, зная, как я его любил и как до сих пор храню о нём память.

— Что ещё ты придумаешь, чтобы получить свои тридцать сребреников?

— Почему ты настойчиво думаешь, что я попрошу деньги?

Она смотрит на меня как на таракашку. Носик морщит.

— Потому что только слепой не увидит, как мы с отцом похожи. Одно лицо. Может, ты фамилию предложишь мне сменить? Раз уж отца другого нашла?

— Не предложу. Но хочу, чтобы ты знал.

Она умолкает. Снова отворачивается к окну. Смотрит долго. И я теряю терпение. Хочется поскорее закончить этот дурацкий разговор, который, как мне кажется, — сплошное враньё. Осталось лишь узнать, зачем ей понадобилось огород городить.

— Ты очень похож на своего отца. Да. И можешь убедиться в этом.

Она снова смотрит на меня. А мне не по себе. Я высматриваю в её глазах сумасшествие. Говорят, так бывает. Подвижка по фазе — и человек несёт полный бред. Но нет в ней ничего ненормального. Даже наоборот. Очень спокойная и рассудительная.