«Поклонники Меча» хреновы, хоть бы название свое не позорили. Я не ненавижу их, нет, я не ненавижу никого из них.

* * *

Такой уж у них, видно, сложился ритуал. Все могло быть очень эффектно — пять костров, круг камней в середине, две фигуры в нем. Одна — темная, с мечом в руках. Другая — светлая (всего-то в серой футболке, но в темноте не разглядеть), в руках — палка. Темная фигура заносит меч… Точное движение, короткий размах. Как горят костры. Это в самом деле играет музыка или я схожу с ума?

— Скажите, а что будет, если я не проиграю поединка?

— Мы посмотрим.

Главное — не выдать себя. Взять в руки палку так, будто это зонтик старой тетушки. Помнить о том, что половина из них — сумасшедшие дети и могут внезапно открыть стрельбу. Четыре пистолета я видел точно, но скорее всего их больше. (Как им удалось раздобыть оружие? Прав у них точно нет… Хотя, может быть, у старших…) Не важно. Заодно тянуть время. Пусть все успеют уйти. Он поклялся, но лучше им все же уйти подальше. Кстати, если он так помешан на своей чести, у меня есть шанс. Есть.

— Если я проиграю, вы возьмете у меня кровь для жертвоприношения — и это все?

— Еще кое-что. Не смерть, не бойся. Ты кое-что сделаешь. Узнаешь после.

— А если я не проиграю? Я смогу уйти?

— Мы посмотрим. Становись, довольно тянуть время. Да сними крест, если он на тебе есть.

Роберт мотнул головой. Нет, не сниму, вот что это значило, но черный человек, кажется, понял это как знак, что креста нет. Да он мой ровесник, а издали кажется младше, подумал Роберт, всматриваясь в человека, который собирался его убить. Или сломать. Во славу Нижнего.

Главное — не выдать себя. Это не сложнее, чем турнир. Не выдать себя до самого… ответственного… момента. Ждать. Ждать. Чуть отклониться… Пора!

Удар в висок был сокрушительно силен. Противник, успев издать лишь короткий всхлип, грохнулся за пределы каменного круга. Кто-то заорал, по камням вжикнул выстрел. Роберт высоко поднял руки. Его хорошо видели из тьмы, он же видел только множество теней за кругом света.

— Не стреляйте. Я выиграл поединок. По чести будет дать мне уйти.

В этот момент большой камень с глухим стуком вломился ему в затылок, и он упал на колени, хватая ртом воздух. На него набросились со всех сторон.

…Пусть я увижу их. Пусть я вспомню свет, весь свет, какой был в моей жизни, — день рождения, мама, мне пять лет, мне подарили лошадку. Я в зоопарке, дедушка в соломенной шляпе, пони. У пони карие глаза. Аллен тащит букет цветов: «Па-здра-вля! Чем-пи-он!» Братик, закат, старое дерево. Я буду защищать тебя. Луг под Дольском, река. Лето, Лара, белые туфли на платформе. Ромашки. Ее глаза. Серебряный крестик, он качается на тонкой цепочке. Как звали эту кошку? А, Галка. Она была черная и толстая, и я ее любил. Йосеф в огромных ботинках, месса в разрушенной церкви, свет… свет, Господи, Отче наш. Свет во тьме светит. Рыцари стояли вокруг, рыцари с опущенными лицами. Пусть я буду видеть их, пусть я смогу умереть правильно. Небо, небо — дневное, с быстрыми облаками, утреннее, солнечное, всякое. Оно существует. И Святой Грааль существует. Я буду думать о нем, и никто не сможет причинить мне зла, потому что свет и сейчас есть, он разлит надо всем, выше их темноты, прости меня и их, о прекрасный свет. Никто не может причинить нам зла.

Теперь Роберт это понял — и так ясно, что захотел отдать свое знание всем: брату, возлюбленной, звероголовым сумасшедшим детям, которые били его ногами по лицу, которые повалили его голой спиной на шершавый камень. Знание это было — радость. Но было слишком поздно.

Или нет?..

Когда его кожи коснулась сталь, Тот, кто пришел за ним, протянул ему руку и сказал, не раскрывая губ, еще одну правду — ту, для которой не бывает поздно никогда.

Когда его кожи коснулась сталь…

(Прости нас всех, пожалуйста, дай нам дойти, я раньше не знал, но теперь — теперь — я — знаю.)

— В руки Твои предаю дух мой!

…Но это — уже совсем другая история…

22 июня, суббота

Дойдя до места, где река разделялась надвое, Аллен остановился. Было совсем светло, верхушек буков уже коснулось солнце. Листья начинали светиться зеленым золотом.

Он посмотрел направо, потом налево, пытаясь вспомнить, куда нужно свернуть. Потом неуверенно повернулся к потоку, решив перейти его по камешкам. Тут на плечо ему легла чья-то рука, и Аллен, вздрогнув, обернулся, подавившись криком. Должно быть, он так глубоко ушел в себя, что не заметил бы и целой армии, крадущейся по его следам.

— Туда. — Бледный растрепанный Гай указал вдоль правого рукава речки. Аллен с мгновение смотрел ему в глаза, а потом молча развернулся и пошел в указанном направлении. Более по дороге не было сказано ни единого слова.

Когда впереди показалась серая громада скалы, Аллен так ускорил шаг, что Гай едва поспевал за ним, притом что обычно Странник ходил куда быстрее поэта. Потом он уже почти бежал и поймал друга за рукав, когда тот начал было карабкаться вверх по крутому склону.

— Слушай… Давай я пойду первым и посмотрю, что там. Может быть, они еще не ушли. Я подкрадусь бесшумно… как ты не сможешь.

Аллен безучастно посмотрел на него — и у Гая пробежали по спине мурашки от этого взгляда. Так можно глядеть на досадное, но преодолимое препятствие вроде каменного завала поперек дороги. Стряхнув руку друга, как стряхивают назойливое насекомое, Аллен быстро полез вверх, цепляясь за торчащие корни. Тихо и отчаянно выругавшись, Гай начал взбираться следом за ним.

Аллен ухватился за ветви куста, росшего возле самой скалы, и одним рывком выбрался на площадку. Яркий утренний свет заливал не затененную лиственным сводом поляну и ритуальный круг посреди нее. В кругу, боком опираясь на забрызганные кровью камни, сидел Роберт.

Он сидел к брату спиной, низко склонив русоволосую голову, как делают очень усталые люди. Сердце Аллена оглушительно ударило один раз и задохнулось. Без единого звука он бросился к брату со всей скоростью, на какую был способен, и в три прыжка обрушился на него сзади, схватил за плечи.

Роберт качнулся вперед, как большая мягкая кукла, и ткнулся лбом в собственные колени, медленно заваливаясь на бок. Несколько блестящих зеленых мух взвилось от его груди, задев Аллена по лицу. Мухи были тяжелыми и влажными.

Еще не увидев разумом того, что уже поняли глаза, он развернул брата к себе. Лицо Роберта было безумно бледным, в синих подтеках и ссадинах, и ресницы плотно склеились кровью. Губы, раздутые кровоподтеком, чуть приоткрылись. На голой груди, меж торчащих обломков ребра, зияла страшная треугольная рана там, где раньше было сердце, и еще несколько зеленых мух блестело в загустевшем месиве.