Два чемодана. Хорошо темперированный ОВИР.

За два дня до отлета устроили прощальный сбор – печальное застолье, похожее на поминки: расставались без надежды на встречу.

Только завлаб Дядя Саша был уверен в обратном – остальные сидели подавленные. Миха поддел вилкой кусок ветчины. В ГДР он не поехал, как не поехал и на Север, а вместо этого начал работать переводчиком-референтом и женился. Жена сидела рядом, с интересом присматриваясь к гостям. Скоро пришел Андрей. Как всегда, элегантный, подтянутый (он совмещал преподавание в техникуме с фарцовкой). Илья ничуть не изменился: космы над толстыми линзами очков, косноязычная речь – словом, тот же Илюшка, только кандидат физматнаук. Мухин появился с тем же – или другим? – портфелем. Извинился, что супруга не пришла. Владимир Петрович изменился: стал плотнее, брюки со стрелками и дорогой пиджак придавали солидности, как и полагается начальнику сектора КБ.

Ада настороженно поглядывала на дверь, ожидая появления Любки. Дело прошлое, конечно; да кто их знает, старые-то дрожжи? Прослышит про Америку – сразу примчится, хищница…

Ян разговаривал с Ильей, не догадываясь об опасениях матери. Любку не ждал. Она давно носила фамилию Мухина, да и с любой другой не пришла бы – первого раза хватило обоим.

…Он помнил, как летел домой с бутылкой шампанского, выклянченной в магазине: «Ребята, женюсь; пропустите, а?» (Ни раньше, ни потом не назвал бы стоящих в очереди ребятами, только в тот безумный день.) И как люди орали, спорили, прежде чем как-то неуловимо подались, пропустив его к прилавку; недовольные голоса гудели за спиной, и просить еще и сигареты не рискнул. Опять улица, киоск – и назад, а в голове крутятся собственные слова: ребята, женюсь!

Я женюсь?.. Ну да, вот ведь и шампанское. Значит, женюсь.

Он помнил, как летел по лестнице, боясь уронить бутылку (на улице несколько раз останавливали: «Молодой человек, где брали?..»). На четвертом этаже прислонился к стене, перевел дыхание. Постоял несколько секунд – и перемахнул оставшийся пролет навстречу хлопнувшей двери. Вот сейчас скажу: а что я добыл!..

И ничего не сказал. Оказывается, судьба может решиться на лестничной площадке, быстро и неожиданно.

Любкины глаза не видел: она вихрем пронеслась мимо – вниз, вниз. Ян долго курил, сидя на подоконнике, прежде чем войти в квартиру.

О забытой бутылке вспомнил не сразу, да и какая разница? Кто нашел, тот и… женился. Или просто выпил. Было стыдно, это он помнил очень отчетливо, – обманул людей в очереди: «женюсь». Нет, ребята, все не так. Все не так, ребята.

…В дверь продолжали звонить. Пришла Анна Матвеевна, с ней был улыбчивый седой мужчина. «Мой друг, – представила она, – Линард». Человек улыбнулся хозяйке, приветливо кивнул собравшимся. Анна Матвеевна мало изменилась, только волосы из русых стали седыми, стриглась она теперь коротко; в брючном костюме выглядела очень элегантно.

Вот тебе и «любовное свидание», растерялась Ада, надо же… Но Аннушка какова! Привела мужика, не постеснялась и… вообще молодится. В ее возрасте женщины внуков нянчат. И почему-то не полнеет. Последнее особенно огорчало.

В дверях стояли Майка с Вийкой. Ксения тащила два стула, сцепившиеся ножками. За ней, тоже со стульями, шел Павел Андреевич. Ян бросился навстречу. «Переводчик с именем», так завораживавший его детское воображение, давно утратил ореол таинственности: Павел Андреевич переводил немецкие технические статьи, брался за шведский и норвежский и был особенно ценим за безотказность, сдавая переводы в срок. Его жена, обладательница шелкового кимоно, ушла к хоккейному тренеру, мать уже покоилась на кладбище, и Павел Андреевич жил один, окруженный пухлыми, как он сам, словарями. Постаревший, обрюзглый, он стал похож на разваренный пельмень, а что когда-то называл так Яника, давно забыл.

Ян обвел взглядом стол. Я всех увожу с собой. Миху, Аннушку с приветливым Линардом, Дядю Сашу, Майку с Вийкой, Илью с Андреем и Мухиным, и Ксеньку, и Павла Андреевича, «переводчика с именем».

С Вульфом попрощались два дня назад, в полупустом кафе на окраине города.

– За вас я спокоен: не пропадете. Одинаково хорошо могу вас представить и в Принстоне, и в Гарварде, и в Стэнфорде, – сказал Вульф, отодвинув чашку.

Вышли в серый зябкий февраль. На тонком снегу темнели немногочисленные следы.

– В той стороне, по-моему, озеро, – вспомнил Ян, – я плохо здесь ориентируюсь.

– Я – хорошо, – коротко отозвался Тео. – После войны, правда, бываю нечасто.

– Вы здесь жили?

Долгая, долгая пауза.

– Вряд ли это можно назвать жизнью. В концлагере не живут – ждут смерти. Или чуда. И знаете, что самое страшное?

Это был не вопрос.

– …что ко всему привыкаешь. Я до сих пор не могу понять этот феномен: как человек может свыкнуться с нечеловеческим существованием. Кто не сумел привыкнуть, кончали с собой в самом начале.

Вульф поднял воротник пальто; повернули к троллейбусной остановке.

– Вы, главное, пишите. Вы должны писать. На любом языке, – Вульф улыбнулся, – вот мой адрес.

Принесли кухонные табуретки – появились две женщины с Адиной работы, почему-то с цветами. «Винегрету… Винегрет берите», – угощала Ксения. Мухин вытащил из портфеля баночку черной икры: «Держи: валюта. В Европе пригодится». Все развеселились, впервые за вечер. Прибывшим дамам налили вина. Мухинская икра послужила сигналом: гости доставали сувениры, приговаривая: «В Италии пригодится». Матрешки, платки с яркими розами и развесистыми кистями, деревянные расписные ложки складывали на письменный стол: «валюта».

Десять лет назад уезжал Яков, и точно так же на столе скапливались подарки. Время не проходит, Урсула была права, а снова и снова возвращается, словно движется по кругу. Значит, Дядя Саша прав и мы увидимся?..

Анна Матвеевна протянула Яну сизую книжку в мягкой обложке: «Мастер и Маргарита»; вскоре попрощалась и ушла вместе со своим другом. Засобирались Адины сотрудницы. Андрей вручил яркий пластиковый пакет: «Не пей – козленочком станешь. Вези в Европу». В пакете лежала бутылка с этикеткой «Stolichnaya» и блок «Marlboro». Хлопнула дверь. Илья неловко топтался рядом с плачущей Вийкой; Майка крепко обняла Яна, сунув ему янтарный брелок для ключей. «Ну, бывай», – коротко сказал Мухин, тряхнул ему руку и вышел.