После коньяка захотелось есть. Яков уговаривал зайти в ресторан, но Аркадий спешил домой – завтра рано вставать: он работал в теннисном клубе, потом ехал на корт.

С вокзала Яков шел пешком, в памяти вертелась фамилия оппонента. Наверняка статьи попадались, хотя какая разница? На последней сигарете в памяти вдруг всплыла конференция двухлетней давности, куда они с Гринвалдсом ездили вместе, и завлаб продекламировал их совместный доклад; да черт с ним, у Грини представительный голос. А на банкете Яков подсел к той рыженькой в клетчатом. Она пила коньяк – умело пила, не пьянела, а только разрумянилась и стала похожа на ренуаровских пышных и легких баб; однако к концу вечера заговорила громче, часто повторяя слова «мой муж». Яшины ухаживания находились в той стадии, когда наличие мужа поблизости было совсем ни к чему. Рыженькая назвала имя: «Муся», – губы сложились в поцелуй. Она щелкала браслетом («муж подарил, а я боюсь потерять – он все время расстегивается»), Яков вызвался починить, но понадобились маникюрные ножнички, которые лежали, конечно же, в ее номере, где расстегивалось все, кроме браслета. Рыжая шельма продолжала лепетать о «моем муже», но воспринималось это как часть ритуала. Кожа у нее была… бархатная, хотя настоящий бархат Якову трогать не доводилось.

Наивно было бы считать оппонента Мусиным однофамильцем, усмехнулся Яков, а все остальное иррелевантно. На ренуаровскую красотку с бархатной кожей не держал никакой досады, только сожалел, что больше не пришлось этой кожи коснуться.

Как не было досады на Аркадия, хотя в лаборатории его не хватало, за эксперименты отвечал он, и без Аркашки все шло вкривь и вкось. Якову вопросов об Аркадии не задавали – ни для кого не было секретом, с чего это м.н.с. меняет академический институт на теннисный корт.

…Бросить все, рвануть отсюда как можно дальше, начать заново. Звали же в Т***, лабораторию давали, квартиру «в течение полугода, соглашайтесь!». Устроиться, перетащить Яника – там доучится.

Может, попытаться?..

14

В октябре погода взяла реванш за затянувшееся лето: тучи заволокли небо, ветер ожесточенно срывал с деревьев листья, часто обрушивался холодный дождь и лил подолгу, словно там, наверху, забыли выключить воду. Невозможно было представить, что пансионат «Лазурный берег» действительно существует – и трудно было забыть нарядные ковровые дорожки, затейливым способом сложенные свежие полотенца и маленькие вазочки с цветами в столовой. Было, наверное, что-то еще, потому что Ада первой спешила к телефону и предупредила Бестужевку, чтобы та сообщала, когда будут спрашивать ее. Ксения, только что выгнавшая второго мужа, закивала понимающе; Бестужевка произносила свое обычное «вас слушают», однако никто не просил Аду. Настроение ее, непривычно благостное и расслабленное после лазурного берега, сменилось обычным, отчего легче стало всем. Ада истово накинулась на новую статью, собиралась в командировку в Москву, хваталась за спицы с нанизанным остовом свитера… Звонил телефон, спицы замирали, потом снова приходили в движение. В коридоре Бестужевка педантично сообщала: «Вам не звонили, Адочка». Какое, спрашивается, ей дело?!

Ноябрь лютовал пронзительным холодом, и зимы ждали, как избавления: снег пойдет и станет легче. Так и случилось. Воздух сделался мягче, повеяло крепкой зимней свежестью. Лужи замерзли, как холодец в миске, только сверху вместо белесого сала лежал тонкий слой снега.

Южный человек, Клара Михайловна зябла, тепло одевалась – не хватало только застудиться в начале зимы, вот и докторша предупреждала: в вашем возрасте пневмония – враг номер один, берегите себя. Главным врагом Клара Михайловна считала катаракту, простуды не боялась, да и в очереди не замерзнешь. Люди стоят и гадают: привезли, не привезли? И если привезли, то донесет ли до прилавка разрубленное мясо продавец со строгим неподкупным лицом или можно расходиться? Между тем холод, в отличие от продавца, не мешкает. Скорее домой, вот только в хлебный зайти – Яша все с хлебом ест.

Она подходила к дому, когда навстречу, хохоча и толкаясь, из-за угла выбежала стайка школьников. Клара Михайловна с улыбкой смотрела на румяные лица, распахнутые пальтишки… Медленно двинулась дальше, но вдруг упала на скользком тротуаре, больно стукнувшись затылком. Она встала, подняла сетку, сокрушаясь: хлеб испачкался, надо будет обжечь его на плите, и вошла в дом. Обошлось, уговаривала себя Клара Михайловна; немного постою, вот так. Это ведь третий? – нет, второй… Можно сесть и прислониться к стене. Не застудиться… враг номер один. Она не могла найти ключ и позвонила. Бестужевка помогла снять пальто, лечь и кинулась звонить в «скорую». «Не надо, – четко выговорила Клара Михайловна, – отлежусь».

«Скорую» вызвали поздно вечером – Клара Михайловна начала бредить. Ей вкололи что-то в вену. «Крови не было», – с надеждой повторяла Ада. Врач угрюмо буркнул: «Лучше бы была», чего никто не понял, а доктор не объяснил. «Это же хорошо, что крови не было», – снова и снова говорила Ада, когда «скорая» уехала.

– Хлеб… – медленно выговорила Клара Михайловна. – Зеркало…

Рядом с кушеткой сидел Ян. Он машинально поднял глаза на зеркало, в котором отражался торшер и угол секции, частично видный из-за шкафа. Клара Михайловна видела, как в глубине зеркала появился неясный силуэт и начал приближаться, скоро обретя четкие очертания девочки лет восьми-девяти. Худая фигурка, закутанная в платок, из-под которого висели темные косы. Дочка? Нет, Ада никогда не носила платка… Девочка между тем подошла к самой кромке зеркала, махнула рукой и крикнула: «Уходи!» Какая дерзкая, подумала Клара Михайловна, стараясь отвести глаза от зеркала – было страшно.

– Ганик…

Она давно так его не называла. Вскочив, Ян увидел, как бабушка машет рукой, словно кого-то прогоняет, и его поразила маленькая эта рука, в которой когда-то тонула его детская ладонь. «Уходить? – громко переспросила бабушка, не сводя глаз с зеркала. – Сама!.. сама уходи. Мне…»

– Тебе в туалет? Пойдем, – Ян с готовностью привстал.

– Ганик, она меня гонит…

Он держал бабушкину горячую руку. В зеркале, куда она боязливо смотрела, было видно то же, что и раньше, но теперь маячила его собственная долговязая фигура. «Туда, – повторяла бабушка, – дай пальто. Мне надо уходить».

Ада заботливо расправила на вешалке материно пальто.

…которое Клара Михайловна больше не надела – ночью случился инсульт, и вмешательства других врагов не понадобилось.

На кладбище ветер носил снег, трепал волосы. С удивленным неподвижным лицом стоял Яков. Ян придерживал мать за рукав, она громко, бурно рыдала. В стороне, рядом с массивным памятником, стоял Аркадий.

В квартире хозяйничала беременная Ксения: что-то нарезала, разложила, звенела рюмками. Яков, с тем же удивленным, как у могилы, лицом, курил в углу. «Помянем Клару Михайловну, царство…» – начала Ксения и запнулась. Бестужевка решительно продолжила: «…Царствие Небесное рабе Божией Кларе», твердо зная, что для Бога нет ни эллина, ни иудея в том самом Царствии Небесном, которого, если верить ее ученой покойнице-матери, не существовало вовсе.