стоит в десять раз дешевле телефона. Вот увидишь, скоро каждый житель города будет в таких ходить и красный цвет радужки будут видеть все окружающие.

Они двинулись вдоль ряда клеток с тамаринами, макаками, мартышками и капуцинами. В самом конце ряда находилась клетка с гиббоном, где в порванной одежде, с растрёпанной головой и грязью на лице сидел на бревне Чарльз Тауэр. Он смотрел на свои руки, опустив глаза, словно не мог поверить, что оказался таким слабым. Выглядел Чарльз ужасно неопрятно: огромное пузо, свисающее над съехавшими набок брюками, непропорционально тонкие ноги. Ботинки он снял и отложил в сторону: они были слишком тесными для постоянных движений. Сейчас он сидел только в грязной рубашке без нескольких пуговиц и чёрных брюках, лопнувших на заднице.

В углу клетки стояла зелёная миска с водой, на которой было написано «Чарльз». Гиббон ей не пользовался – ему приносили воду в бутылках. Однажды Чарльз попытался её отобрать, но проиграл в неравной битве.

Впервые за долгое время он окончательно протрезвел и выглядел болезненным как никогда: кожа побледнела, под глазами проступили круги, из-за отступающего веса начали прорисовываться скулы. Он двигался медленно, моргал с задержкой и имел очень сонный вид, хотя спал он дольше, чем кто-либо из людей в зоопарке.

– Хочешь сказать ему что-нибудь? – спросила Мэри, когда они подходили.

– Он меня совсем не уважает, – ответила Лилия. – И не слушает, что бы я ни говорила.

Они подошли ближе и остановились напротив клетки. Чарльз медленно поднял на них взгляд и едва заметно усмехнулся.

– Как дела, девчата? – вяло спросил он. – Хотите присоединиться к моей вечеринке? У меня тут вода, можете покачаться в гамаке.

– Я смотрю, ты тут обустроился, – ответила Мэри. – Нравится клетка?

– Скажем так, это не первый раз, когда мне довелось быть в клетке. Если вам интересны такого рода развлечения, могу порекомендовать одно место. Спросите мадам Галаксию, она подарит вам незабываемые эмоции. Вообще она обслуживает мужчин, но наверняка сделает исключение для таких, как вы.

– Это каких таких? – спросила Мэри.

– Ну… лесбиянок, – махнул рукой Тауэр. – Или как их сейчас называют. Молодёжь вечно придумывает новые слова, затем возвращается к старым, затем опять к новым, хотя смысл не меняется.

– Я не лесбиянка, – ответила Лилия, запнувшись.

– И я тоже, – подтвердила Мэри.

– Ну конечно, нет, – усмехнулся Чарльз, медленно поднимая мясистый палец и указывая на Лилию. – Моя младшая, Эмма, все уши мне прожужжала про тебя, Оливию и ваших кавалеров. Ей шесть, и она читает эти ваши светские блоги. Никогда не понимал, в чём интерес следить за тем, кто с кем сходится, спит и расстаётся.

– Вообще-то, я с ними просто встречалась, – возразила Лилия. – Ни с кем из них не спала.

– Ой, да можешь не оправдываться, уж точно не передо мной. – Чарльз медленно перевёл указательный палец на Мэри. – Можете спать хоть с обезьянами.

Краем глаза Лилия увидела, как Мэри закипает от злости.

– Если бы мне было важно твоё мнение, я бы сказала, что долгое время была влюблена в профессора из моего университета. Но так как мне на тебя плевать, то просто иди в жопу.

– …у мадам Галаксии превосходные сиськи, – продолжил Тауэр мечтательно. – Как бы я хотел, чтобы она оказалась здесь со своей плёткой и кожаным костюмом. Видите ли, для мужчины с такой большой властью, как у меня, нет удовольствия больше, чем позволить кому-то командовать, управлять.

– Оставь свои извращения при себе, дедуля, – остановила его Мэри. – Нам это неинтересно.

– Извращения… ты говоришь так, будто это что-то плохое. Осуждаешь меня за то, что к тебе не имеет никакого отношения. Не знаю, как вы, девочки, а я после смерти реинкарнировать не собираюсь – буду лежать и гнить потихоньку, поэтому никогда и ни в чём себе не отказываю.

– Можешь делать что хочешь, только не надо меня посвящать в свои влажные фантазии. Нам неинтересны стариковские сексуальные девиации.

– И это девиации? – переспросил Тауэр и громко засмеялся. Причём видно было, что он не притворяется. Ему на самом деле стало весело. – Знала бы, какие извращения я повидал. Некоторые из них настолько странные, что вы даже представить не можете. Знаешь, что я однажды увидел, когда зашёл в кабинет твоего отца?

– Реджа? – спросила Мэри.

– Да не твоего. Я твоего отца не знал, это значит, что он был ничтожеством. Я говорю про Эдварда.

Имя отца Лилии в разных частях света произносили по-разному. Англоговорящие люди произносили его и как «Эдуард», и как «Эдвард», с ударениями на разные буквы. Каждый человек произносил имя по-своему.

– У моего отца не было извращений, – возразила Лилия.

– Что ж. Если ты так считаешь, то я знал его гораздо лучше, чем ты. Однажды я зашёл в его кабинет, а он там сидит без штанов и наяривает. Давайте теперь сыграем в игру и угадаем, что находилось на экране монитора.

– Не было такого. Ты не видел моего отца без штанов. Иногда мне кажется, что и моя мама не видела. Это был очень интеллигентный человек.

– На экране было не порно, – продолжил Чарльз. – Там не было ни женщин, ни мужчин, ни животных, вообще ни одного живого существа. Он смотрел на…

На секунду Чарльз замолчал, давая обеим собеседницам шанс угадать, что находилось на экране.

– …графики и таблицы. Твой отец мастурбировал на курс акций «Транстека». Тогда компания ещё называлась «Келвин-Тауэр». Его капитал рос невообразимыми темпами, и это его возбуждало.

– Брехня, – возразила Лилия. – Мой отец был на редкость благородным и скромным человеком.

– Твой отец был мразью. Я ненавидел его всей душой, как и каждый житель посёлка. Он запугал каждого тхари, каждого, кто смел заниматься бизнесом рядом с ним. Когда я узнал, что его прикончила какая-то спятившая машина, это был лучший день в моей жизни. Мне начинало казаться, что он никогда не умрёт.

– В тебе говорит зависть. Ты хочешь быть на его месте, номером один в списке, самым богатым человеком в истории. Вот и поливаешь его грязью. Это мелко даже для тебя. Ты всегда будешь вторым.

– Эх, душечка ты моя, – снисходительно произнёс Тауэр, покачивая головой. Создавалось впечатление, будто он делает одолжение, объясняя им очевидные истины. – Эдварда ненавидели или боялись все, кто знал его лично. О чём это говорит?

– О том, что он был сильной личностью, – твёрдо заявила Лилия.

– Серьёзно? Ты думаешь, что благородного человека, сильную личность, будут ненавидеть девяносто процентов людей, которые его знают?

– Лишь те, что завидуют его успеху.

– Он был скотиной. Невероятно злобной и мстительной скотиной, только и всего. Не будь он таким подонком, его бы не боялись. Вам стоило бы задуматься: если вокруг всё коричневое, возможно, вы по уши в шоколаде.

– Простые люди любят нашу семью, – ответила Лилия, ставя точку в их разговоре. – Мы – единственные тхари, кто вызывает в мире хоть какое-то уважение. Это что-то да значит.

– Ну да, с теми миллиардами, что он тратил на создание своего имиджа… Каждый, кто только намеревался бросить тень на его репутацию, либо сдох, либо оказался в богом забытых застенках, где его больше никто не услышит. Никто не мог выступить против Эдварда, потому что он всегда побеждал. Как говорится, добро всегда побеждает зло: кто победил, тот и добро. Эдуард был скотиной, но все считали его благородным, поскольку никто не осмеливался пискнуть.

Разозлившись, Лилия направилась прочь от клетки Тауэра, но Мэри осталась стоять, поэтому она развернулась и посмотрела на свою подругу.

– Тебе не надоело сидеть в клетке? – спросила Мэри, подходя к прутьям. – Ты ведь можешь выйти в любой момент.

Тауэр откинулся на бревно позади него и заложил руки за голову. Вид у него был довольный, словно он находился взаперти по своему собственному желанию.

– А мне и тут неплохо. Я уже подружился с гиббоном, сегодня утром он даже поделился со мной печеньем. Не то чтобы оно было вкусным, но как жест очень меня впечатлил. Я назвал этого парня Конни Фарр, как джазового музыканта. Слышали о таком?

Тауэр поднял руки и начал делать движения, будто