сказала она. – Ему нельзя. Лазутчица Купоза его видела.

– И ты думаешь, запомнила? – подняла брови великая императрица. – Может, да, а может, и нет. В любом случае он хочет защищать тебя от теней.

– Канифа, – позвала Думаи. – Можно мне поговорить с тобой наедине?

Великая императрица далеко не сразу наклонила голову. Думаи отошла немного, и Канифа последовал за ней.

Он всего раз покидал гору, чтобы побывать на Костяной тропе Исунки – в святилище, выстроенном внутри рогатого драконьего черепа. Каменную мостовую, уложенную вдоль его ребер, вечно затягивал туман. То было чудо Сейки, память богов.

Думаи ждала, что он вернется счастливым. А он сбил ноги и долго был не в себе от увиденного на земле. Он так же врос корнями в гору, как гора – в землю.

Отойдя так, чтобы их не могли услышать, Думаи повернулась к нему:

– Кан, ты не создан для жизни при дворе.

– А ты создана? – Он скрестил руки. – Осипу там знают. Меня – нет. Я, гвардеец, смогу бывать повсюду. И меня обучат держать копье, так что я сумею тебя защитить.

– Певцы богов не сражаются.

– И править им не положено. – Он запустил руку под стеганый плащ. – Помнишь наше обещание, Маи?

Он вложил что-то ей в руку. Прядь веревки – той, что всегда связывала их друг с другом.

– Значит, вместе. – Думаи вздохнула, покорившись. – Будем надеяться на мягкое приземление.

Канифа привлек ее к себе:

– Скоро увидимся, принцесса Думаи.

– Надеюсь, ты не станешь кланяться мне при встрече?

– Придется. Но я не против.

Унора ждала ее у снежного паланкина. Она крепко обняла дочь.

– Я, когда жила во дворце, – шепнула она ей на ухо, – танцевала каждое утро, даже на снегу. Тогда твой отец меня и увидел.

Думаи прижалась щекой к ее плечу:

– Каждое утро, встречая рассвет, я стану обращать взгляд на дворец Антумы.

– А я буду смотреть на гору Ипьеда. Каждый день, пока мы снова не увидимся.

Они цеплялись друг за друга. Почувствовав, что мать дрожит, Думаи крепче прижала ее к себе. У нее болело в груди.

Когда Унора отступила назад, Канифа оказался рядом, поддержал ее. И великая императрица тоже. Думаи позволила себе еще один взгляд на третью вершину – на далекий отблеск пика, золотой памятник ее мечтам, – и нырнула в темноту паланкина.

Едва подошвы ее оторвались от снега, и Думаи с Ипьеды не стало.

На всем пути с горы вниз Нойзикен па Думаи тревожили сны. Ей снился белый дракон, женщина в ловушке собственных костей, трещины, открывающиеся в иссохшей земле. Она не знала, часы или дни прошли до того, как дверь отворилась и ей помогли спуститься на землю.

Земля!

Впервые в жизни под ногами не лежал снег. Нет, она ступила на дорожку, ведущую к дому с зеленой крышей под краснеющими по осени листопадными деревьями.

Вдали божеством возвышалась гора Ипьеда.

Она впервые увидела гору, на которой прожила жизнь. Увидела во всем великолепии. Теперь она взирала на нее, онемев и благоговея, – на три ее белых пика, когти дракона.

– Принцесса? – с любопытством спросил кто-то.

Думаи опустила взгляд на седовласую, кругленькую, как груша, женщину, пялившую на нее глаза.

– Ах, Манаи была права. Вы так похожи на его величество!

Думаи постаралась держать себя в руках:

– Вы госпожа Тапоро?

– Да. Простите мое удивление, принцесса Думаи, – поклонилась женщина. – Я – Митара па Тапоро, ваша… о, дайте подумать. Троюродная сестра, как мне кажется, по деду. Добро пожаловать в мой дом.

Она распрямилась и улыбнулась:

– Да ты ли это, Осипа?

– Тапоро. – Осипа, опираясь на трость, прохромала к ним и взглянула на женщину. – Вижу, и ты состарилась.

– Как не состариться? – рассмеялась госпожа Тапоро. – Добро пожаловать в Антуму, друг мой. По тому немногому, что я знаю о горах, вам, верно, пока нездоровится. Здесь вы привыкнете к земле, а я подготовлю вас обеих к придворной жизни.

– Я ее не забыла, – проворчала Осипа. – Как там говорилось: «При дворе удача расцветает весенними цветами и опадает осенней листвой».

– Боюсь, за время твоего отсутствия коварства там только прибавилось. – Госпожа Тапоро поманила их за собой. – Прошу вас, входите и обогрейтесь. Не станем выставлять вас на глаза. Лучше, чтобы речной хозяин не знал о вашем приезде.

17

Запад

Озерный край на восходе был прекраснейшей из шести провинций Иниса. Сохлое озеро мирно замерло, точно клинок в ножнах, только цапли бродили по отмелям, выхватывая ранних рыбок.

Это на севере. На юге Дебри еще укрывали под собой ночь. Дятел застучал по дереву, показав себя храбрее многих людей. В эти двери мало кто дерзал постучаться.

– Вулф.

Мара шла к нему.

– Не надо тебе было вставать, – сказал растроганный Вулф. – Мы ведь уже попрощались.

– Должен же кто-то тебя проводить, – возразила она. – У тебя усталый вид. Плохой сон?

Он, пожав плечами, занялся лошадью, разгладил складки чепрака.

– Вулф, сколько лет я тебе твержу, что это глупая сказка. Никакой ведьмы не было на свете.

– В Хроте говорят, чем старше сказка, тем глубже ее корни.

– А эта коренится в страхе перед темнотой. Нет на этих лесах никакого проклятья, и на тебе тоже.

Когда он взял в руки седло, она поднялась на приступку:

– Что ты хмуришься?

– Я всегда хмурый.

– Да, но сейчас пуще обычного. Если будешь вечно ждать беды, к двадцати годам поседеешь.

В груди у Вулфа словно распахнулась дверь, выпустив что-то, что он пытался удержать под замком. Мара всегда давала ему разумные советы.

– Я оскорбил рыцаря Верности, – сказал он. – С Регни. Летом.

– А король Бардольт прознал, – угадала Мара. Он кивнул. – Такой женщине положен высокородный супруг.

– Я не набивался к ней в мужья. И она не думала меня брать. Мы это просто из любопытства, по глупости. – Чтобы справиться с пряжками, Вулф стянул перчатки. – На этот раз Бардольт меня простил, но порой я боюсь, что мне не хватит сил идти этой дорогой. Что я ее не достоин.

– Вулф, брось уже свою вечную битву за достоинство. Отец и Па гордятся нами, что бы мы ни делали.

– Ты же знаешь, со мной иначе.

– Нет. Ты им такой же родной, как я, – тихо и твердо проговорила Мара. – Ты выбрал трудный путь, а причина тому в Шести Добродетелях. Не будь так трудно следовать всем им сразу, мы бы все были святыми.

Она коснулась брошки покровителя, которой Вулф застегивал плащ, – серебряного колоса. Отец добился для него королевского дозволения носить серебряный знак, как вся их семья.

– Твой покровитель – рыцарь Щедрости, – напомнила она. – Вот и будь щедр к себе. Если самый большой твой порок в том, что ищешь тепла на холоде, Святой тебя простит. И король тоже.

– Надеюсь. Если первой доберешься до небесного чертога, замолвишь за меня словечко?

– У меня своих грехов хватает. – Мара чмокнула его в щеку. – Не пропадай больше так надолго. И когда вернешься, сверкая шпорами и перевязью, не жди, что все станут именовать тебя «рыцарь Вулферт».

Он улыбнулся ей, садясь