Минус один, Эмма.

Мама звонит мне через два дня.

— Я обо всём договорилась с Броуди. Мы не будем ни на что претендовать, если Лекс останется с тобой.

Я не верю своим ушам и плачу в трубку.

— Спасибо, мамочка. Спасибо!

Она ещё много чего говорит: что Броуди заинтересованы, чтобы всё оставалось в тайне, что они не будут искать встреч с нами, что Виктор, оказывается, даже не оформил развод с первой женой, и всё это могло повредить репутации как его — солидного бизнесмена — так и самой Николь. Что сын Виктора оказался порядочным человеком, выслушал и согласился со всеми мамиными доводами. Конечно, мы могли бы получить много от этой семьи, но ей — маме — важнее моё спокойствие.

Я уже откровенно реву и снова и снова благодарю мать.

Плюс один, Эмма.

Именно поэтому, сейчас, стоя перед своим домом я могу смело смотреть в глаза сына Виктора Броуди.

— Наши семьи договорились. Вы не претендуете на Лекса, мы не претендуем на ваши деньги. Ваш брат хорошо обеспечен деньгами своей матери. Я снова повторю, что по необходимости могу предоставить все банковские отчёты. И я хороший бухгалтер, мистер Броуди. Будьте и вы хорошим бизнесменом. Держите слово и держитесь на расстоянии.

В слабом свете уличного фонаря, что висит на моём крыльце и зажигается от движения, я вижу, как под оливковой кожей Марка проступает серость. Он бледнеет, лицо вытягивается. Хватка его рук на моих предплечьях становится сильнее и уже причиняет мне боль. Я морщусь, но терплю. Зачем только?

Чёрный зрачок поглощает и без того тёмную радужку глаз, и меня неумолимо затягивает в тёмную бездну взгляда нависшего надо мной мужчины.

— Вы сказали, брат? Чей брат?

Мне приходится убирать учительские нотки из голоса, хотя очень хочется что-то такое добавить в него, уличающие в несообразительности.

— Лекс — ваш брат, мистер Броуди. Не делайте вид, что впервые об этом слышите.

Растерянность Марка не наигранная. Настолько не наигранная, что он отпускает меня и делает шаг назад.

Мне и так не жарко, но мороз другого свойства простреливает через всё тело — от макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Марк, скажите, что вы знали об этом. — Я впервые обращаюсь к нему по имени, потому что этот сбитый с толку мужчина передо мной совершенно не похож на того мистера Броуди, которого я успела узнать за несколько часов общения.

— Знал о чём, Эмма?

Марк зеркалит в меня обращением по имени, и я немного оттаиваю.

— Что Лекс — мой сын, — я делаю ударение на слове «мой», — сын Николь и вашего отца.

Он смотрит на меня так долго, что от холода я начинаю стучать зубами. Ещё минута, и воспаления лёгких не избежать.

Марк отмирает и качает головой.

— Нет. Я об этом не знал.

— Но моя мать…

Догадка простреливает сквозь меня, как стрела, выпущенная из арбалета. Я сгибаюсь под тяжестью этого удара. В буквальном смысле сгибаюсь, упираясь ладонями в колени, потому что начинаю задыхаться.

Что же я наделала?! Что же я наделала, глупая?!!

Вдох-выдох. Вдох-выдох…

Сильные руки подхватывают меня и тянут вверх. Меня бьёт такая крупная дрожь, что я едва стою на ногах. Сделай шаг, и упадёшь. Растянуться на ледяной дорожке подобно смерти, и я отчаянно вцепляюсь в держащие меня руки.

В следующее мгновение мои ноги всё же оказываются в воздухе. Марк прижимает меня к груди — такой широкой и надёжной — и несёт к дому.

— Доставайте ключи, Эмма. Похоже, нам о многом придётся поговорить.

Soundtrack Photograph by Ed Sheeran

Эмма Бейтс — первая женщина, которую я осознанно беру на руки. Никогда не испытывал в этом потребности. Вечеринки в колледже, когда «на руках» означало «через плечо и в постель», не в счёт.

Сейчас это выражение заботы — ничего более. У меня голова идёт кругом от потока информации. У девушки, похоже, тоже. До сих пор дрожит, хотя я крепко прижимаю её к себе, пока поднимаюсь по ступеням крыльца. Там мне приходится отпустить Эмму и, что очень странно, я почти испытываю от этого разочарование.

Она лёгкая. Высокая, худощавая, однако под объёмным пиджаком и юбкой старушечьей длинны её формы довольно хорошо прощупываются. А ещё я невовремя вспоминаю то красное платье.

Эмма долго роется в сумке в поисках ключей, бормочет что-то себе под нос, чертыхается. Наконец вытаскивает связку. Роняет. Охает, наклоняется, чтобы поднять, но я останавливаю.

— Успокойтесь вы уже! — рявкаю, и девушка замирает. Зря я так, но в подобной ситуации всегда есть тот, кто повышает голос первым.

Сам поднимаю ключи, сам вставляю в замок и открываю. Невелика премудрость.

Эмму в собственный дом приходится подталкивать.

Сам захожу без приглашения.

Щёлкает кнопка выключателя, небольшую прихожую заливает жёлтый свет. Я оглядываюсь.

Велосипед. Игрушки. Куртки, три пары кроссовок — всё маленькое, явно не Эммы. Резиновые сапоги вот Эммы. Они оранжевые.

Лестница на второй этаж. Перила белоснежные. Вычищенные. Столбики круглые на поворотах. На двух ступенях мины — детальки от конструктора Лего. Ох, сколько раз мне влетало за них от матери!

— Гостиная прямо. Проходите.

Говорит сквозь зубы. Либо замёрзла, либо еле справляется с тошнотой. А, может, и то и другое.

— Где у вас ванная?

— Н-наверху-у.

— А кухня?

— П-прямо и налев-во.

Беру её за руку и веду на кухню. Там подвожу к раковине, включаю воду, ставлю перед собой и сую под тёплые струи наши сплетённые руки. Отец как-то взял меня на рыбалку, где я очень сильно замёрз. Именно так он отогревал меня, когда мы вернулись домой. Рукам было больно, под водой он их массировал, но я терпел. Вот когда дело дошло до ног…

Думаю, с Эммы хватит и рук.

Я осторожно массирую её безвольные пальцы. Тонкие, нежные, с идеальной формой ногтей, не покрытых лаком. Знаю, что за подобную натуральность женщины платят большие деньги, но это, кажется, не её случай.

Тёмная макушка упирается мне в подбородок. От волос приятно пахнет, и по мере того, как девушка отогревается, запах становится сильнее. Не сладкий — свежий, может, это просто аромат её шампуня, но всё равно приятный.

Рукава пиджака Эммы намокли, манжеты моей рубашки тоже. Но мы всё равно стоим вместе и греем руки под водой. Я понимаю, что уже не держу руки Эммы — это она держится за меня, замерев в одном положении. Думает? Вспоминает? Или тихо плачет, что через секунду подтверждается еле слышным всхлипом.