Но не стоит преувеличивать эту глухоту Горбачева. Он – не тривиальный интроверт, углубляющийся в анализ собственных переживаний, или демонстратив, не чувствующий грани между «Я» и реальностью, потому что думает лишь о том, как выглядит. В Горбачеве, как натуре богатой, все время шла внутренняя работа, и он был способен к хайдеггеровскому «запросу», который лучше передается другим термином «вопрошание». И тогда, когда он понимал, что ему что-то неясно, Горбачев искал ответы в реальности и прекрасно «слышал». Характерно, что за годы своего «генерального секретарства» Горбачев лично сблизился с лидерами мировой политики, потеряв своих поклонников и сторонников дома, в России; к своим он бывал ужасно невнимателен и неблагодарен, он «слышал» их все меньше, а Запад открывался ему неизвестными гранями мировой политики, и он жадно ловил все новое. Соответственно, и Запад первым открыл в нем политика и человека, тогда, когда родина для него была практически потеряна.

Характерной чертой Горбачева стала его самозабвенная влюбленность в жену, Раису Максимовну. Попросту говоря, они любили друг друга и были дружными и счастливыми супругами. Похабная партийная верхушка не понимала этого феномена, и даже тех деятелей, которые не позволяли себе расслабиться и хранили имидж образцового семьянина, раздражала манера «тянуть Раису Максимовну куда следует и куда не следует». Щербицкий едва сдержался, когда Горбачев пришел с женой на украинское политбюро, и было это в 1985 г., когда авторитет генсека был для дисциплинированного киевского секретаря еще бесспорным. С другой стороны, единственным другом, с которым он мог откровенно поделиться ежедневно и в тяжелую минуту, была именно Раиса Максимовна.

Михаил и Раиса Горбачевы

Но в первую очередь Горбачев как первый секретарь Ставропольского крайкома, а затем секретарь ЦК КПСС выделялся глубоким знанием дела, соединением жесткости и требовательности с доброжелательностью и незлопамятностью (Горбачев был обидчив, но легко забывал обиды), способностью на ходу схватывать суть практических проблем, интересом к высоким идеологическим материям и умением грамотно говорить и, что удивительно для кремлевской и обкомовской верхушки, самому писать тексты. Время от времени Андропов поручал Горбачеву вести секретариат, и здесь для всех раскрылось его умение быстро понять проблему и находить пути ее решения, разоблачать хитрости подотчетного и давать советы со знанием дела, в первую очередь сельскохозяйственные, быть резким и никого не оскорбить без толку, весело и быстро вести заседание.

Уже будучи секретарем крайкома, Горбачев обратил на себя внимание интеллектуальной среды цековских помощников и советников. Горбачева «продвигали», а для близких к высшему руководству людей, которые хотели изменений, он был единственной надеждой. Ни столичный владыка, надутое ничтожество Гришин, ни претенциозный педант, пьянчуга Романов из Ленинграда не имели ни способностей, ни связей, чтобы конкурировать с Горбачевым как возможным где-то в будущем лидером партии.

По замыслу тяжелобольного Андропова, именно Горбачев должен был быть его преемником. Собственно, это был не только его, Андропова, замысел, но и идея трех активнейших членов политбюро – Андропова, Устинова и Громыко. Им противостояла старая брежневская клика во главе с главой правительства Тихоновым и секретарем ЦК Черненко. В записке из больницы Андропов рекомендовал поручить вести заседание политбюро Горбачеву. Это означало бы перестановку Горбачева с места «второго второго» на место «первого второго» и тем самым – престолонаследника.

Однако на нарушение сакральных норм политбюро не пошло. Андропов умер 9 февраля 1984 г., а пленум ЦК, который решал проблему преемника, состоялся только 14 февраля. После смерти Андропова Громыко и Устинов договорились продвигать Горбачева, но на решающем заседании политбюро все было так скомбинировано, что слово по этому поводу получил Тихонов и предложил на должность генсека К. У. Черненко. Нарушить последовательность «вторых секретарей» никто не осмелился по соображениям «сохранения стабильности», и без возражений прошла кандидатура Черненко. В конечном итоге, Устинов признавался потом министру здравоохранения Чазову, что очень большую назойливость он не проявлял из других мотивов. Он почувствовал, что кандидатуру Горбачева могут отвести кандидатурой Громыко, и тот легко согласится, проигнорировав предыдущую договоренность. Громыко очень хотел быть первым: после смерти Суслова он просил Андропова поддержать его кандидатуру на пост второго секретаря. Андропову, который сам готовился занять это место, оставалось только сказать, что это дело Брежнева.

Черненко должен был играть приблизительно ту же роль в руководстве, которую играл Брежнев, – роль центра тяжести и организатора стабильности системы, тем более что он был ни на что не способен, кроме улаживания конфликтов между членами высшего руководства как человек мягкий и беспринципный.

К. У. Черненко

Ставка на Черненко была временной – пока правил этот безнадежно больной, собственно, умирающий человек, днепропетровские пытались перестроить ряды и выдвинуть кого-то своего. Но Черненко все ослабевал и в конечном итоге умер 10 марта 1985 г. в 10 часов вечера. Страна догадалась об этом потому, что на следующий день музыка Шопена заменила утреннюю передачу «Опять двадцать пять».

Когда позже Лигачев рассказывал на XIX партконференции, как они с Чебриковым и Соломенцевым в марте 1985 г. сделали Горбачева генсеком, это были чистые фантазии. Кандидатура Горбачева теперь не имела альтернативы. Громыко обоснованно объяснил, почему именно Горбачев должен быть генеральным секретарем, но теперь и так все спешили показать свою преданность Горбачеву. Щербицкий, верный соратник Брежнева, срочно вылетел из США и, говорят, еще с борта самолета передавал, что голосует за Горбачева.

При этом все делали это достаточно искренне. Всем было ясно, что нужно принимать энергичные спасательные меры, потому что система находится в стагнации и близка к катастрофе.

В настоящий момент известно, что Горбачев очень дружил со студенческих лет с Млынаржем, одним из активнейших чехословацких «ревизионистов». Однако это не дает оснований считать Горбачева «русским Дубчеком» уже в 1960–1970-е годы. Зденек Млынарж в годы учебы в МГУ был таким же убежденным коммунистом, как и Миша Горбачев. Правда, в канун Пражской весны они виделись в Ставрополе и провели вместе два дня, но нет оснований считать, что здесь у Горбачева «тронулся лед» коммунизма. На следующий год после советской интервенции Горбачев посетил Чехословакию вместе с Лигачевым, бывшим тогда в основном его единомышленником, и не увиделся с другом юности, который очутился по ту сторону баррикад. Можно только допустить, что свежий ветер перемен хоть немного коснулся души молодого коммунистического лидера и пробудил неясные надежды на «социализм с человеческим лицом» в его собственном доме.

После общего развала, каковым обернулась Перестройка, и бывших сторонников и соратников, и давних врагов Горбачева интересует кардинальный, судя по всему, вопрос: когда Горбачев поставил перед собой цель «разрушить систему»?