С теоретико-информационой точки зрения в анализе природы и общества появляется новое измерение, которое можно назвать «мерой порядка». Информационно система тем сложнее, чем выше ее мера упорядоченности и, соответственно, ниже энтропия. Соответственно было показано, что рост упорядоченности (снижение энтропии) возможен и в неживой природе. Информационное измерение не эквивалентно энергетическому, упорядоченность системы не выражается в затратах энергии. Информация, на получение которой необходим минимум энергетических затрат, может быть крайне важной и принести колоссальную экономию энергии. В совокупности с математическими методами анализа нелинейных процессов это направление научного мышления позволило составить целостную картину мира, в которой в значительной степени получили объяснение и процессы жизни, и механические и тепловые процессы.

С информационной точки зрения работа, осуществляемая человеком, есть в первую очередь реализация не энергии, а информации, – планов и расчетов, сознательно поставленных целей, проекта. Слово projeter родилось в старофранцузском языке в XIV ст. от слова jeter – «бросать» и означало буквально «бросить вперед, далеко, с силой», а в переносном смысле – бросить взгляд, то есть еще дальше, чем это возможно реально и физически. Проект – это то, что предлагается для реализации и что существует только за горизонтами современного, в будущем. Маркс в своей знаменитой фразе о разнице между пчелой и архитектором в сущности и оценивал труд через сознательно поставленную цель, но ему не хватало научного материала для того, чтобы понять, насколько неуместны попытки подойти к анализу смысла человеческой работы только с мерками энергетических затрат.

Продаются и покупаются на первый взгляд – вещи, но в сущности – не они сами по себе, а проекты. Если я покупаю хлеб или ботинки, проект их будущей судьбы до смешного простой, но уже покупка гвоздей и досок является элементом более сложного проекта – строительства целого и, следовательно, производственного потребления. Проект всегда имеет стратегию, предусматривает достижения, потери и риски. На рынке встречаются проекты продавца и покупателя, и начинается игра, которая не исчезает и тогда, когда они не торгуются и бьют шапками о землю, а выжидают, ищут других продавцов и покупателей и вообще играют в игру, которая называется конкуренцией, и имеет собственные стратегии, близкие и далекие цели. Кажется, будто на рынке торгуют прошлым, потраченным трудом; в действительности на рынке торгуют будущим.

Простой акт купли-продажи отражает очень сложные стратегии участников, далекие информационные процессы, скрытые за примитивностью материальных действий. В игру с обеих сторон всегда входят возможности. От возможностей избавляется и покупатель, отдавая деньги, и продавец, отдавая товар. Сколько готов сбросить в цене продавец? Конечно, у него есть нижний предел – себестоимость товара, то есть цена затрат на его производство. Но нередко он готов продать и ниже этой цены. Продавец будет считать, когда он больше потеряет, – когда продаст задешево или когда совсем не продаст? Сколько готов заплатить покупатель? Покупатель заплатит не больше, чем он потеряет, если откажется покупать.

Предложенная Марксом теория общества не в состоянии была предусмотреть ни единого экономического и социального феномена, потому что она стремилась быть жестко детерминистской, как вся наука XIX века. Но общественная наука не может быть сугубо детерминистской, потому что она описывает и объясняет вероятности, нелинейные и информационные процессы. В ней должно быть заложено различие между прошлым и будущим, временная асимметрия. Законы сохранения и соответствующие инварианты превращений остаются верными, но они не объясняют именно того появления нового, возникновения порядка из хаоса, которое составляет суть жизнедеятельности вообще и человеческой жизнедеятельности в частности.

Будущая теория стоимости возможна только как теория, построенная на принципах современных синергетических и информационных представлений. Сказать, что Марксова теория просто не отвечает действительности, было бы слишком вульгарно: исходные ее принципы, на которых строится так называемая «теория стоимости и прибавочной стоимости», являются полностью правомерными, но очень грубыми предположениями, на которых возможно построить лишь теорию с крайне ограниченными горизонтами. Феноменологические теории экономического поведения намного более эффективны, но стремление создать всеобъемлющую теоретическую картину рыночной экономики требует еще больших научных усилий.

Наиболее убедительна именно философская часть конструкции Маркса, которая касается мира как ценности для человека. Она ориентирована на человека как субъекта, но в сущности альтернативна философии Гуссерля и современному субъективизму, храня уверенность здравого смысла в «соответствии мыслей и реальности» и соединяя ее с определенным антропоцентризмом. Все то, что говорили философы о ценности мира для человека, в научных терминах говорится сегодня об объективных процессах как носителях информации. Является ли информация свойством самих вещей и явлений окружающего мира, или же ее открывают, – находится ли информация в нас, или же ее создают усилиями воли и интеллекта? С одной стороны, эти объективные естественные и общественные процессы, будучи воспринятые нами, позволяют нам проникнуть в тайны мира и о чем-то сообщают, то есть несут информацию, которую нам остается только открыть. Точь-в-точь так же, как мы открываем «полезность вещей». С другой стороны, все эти процессы остались бы мертвыми и молчаливыми, если бы мы не накапливали в себе самих знаний и умений, если бы не научились спрашивать у природы. Создаем ли мы тем самым информацию? Нет, мы превращаем в информацию независимые от нас процессы, когда развиваем свои базовые знания и умеем ставить окружающему миру все более точные и более умные вопросы.

Что же осталось от теории Маркса сегодня? Вопрос не будет таким драматичным, если мы проведем аналогии с другими науками. Вряд ли Маркса можно сравнивать с Ньютоном или Эйнштейном, которые создали хотя и односторонние, зато предельно общие теоретические картины мира. Но то, что сделал Маркс, безусловно относится к науке, а не к идеологическому шарлатанству, и кроме того заключает в себе огромный моральный заряд. Это последнее обстоятельство имел в виду Деррида, когда писал, что Маркс стал приемлем после того, как исчезли порожденные им режимы, и он превратился в «призрак».

Деррида цитирует слова Поля Валери: «Теперь, на огромной террасе Эльсинора, которая пролегла от Базеля до Кельна, идет через пески Ньюпорта, болота Соммы, меловые залежи Шампани, граниты Эльзаса – европейский Гамлет смотрит на тысячу призраков. Но он интеллектуальный Гамлет. Он размышляет над жизнью и смертью истин. Его призраки – все предметы наших споров; его угрызения совести – все то, чем мы гордимся (…). И если он берет череп, то это знаменитый череп. – Whose was it? – Вот этот был Леонардо. (…) А этот, другой – череп Лейбница, который грезил о всеобщем мире. А вот этот был Канта, который породил Гегеля, который породил Маркса, который породил… Гамлет как следует, не знает, что делать с этими черепами. А если он их бросит? Перестанет ли он быть самим собой?»[826]