Так жила кремлевская верхушка времен «развитого социализма». Все они были настолько практичными, что непримиримого аскета вытолкнули бы из своей среды.

Были в идеологическом тумане боги коммунизма, «ценности Октября», было что-то, чего отдавать и отрицать не годилось и во что верили, как верят в Бога, даже перебирая жирными пальцами полученные от верующих деньги. Это совершенно искренняя вера, потому что человек, лишенный причастности к ней и через нее – к церкви, превращается в ничто. Перед ним раскрывается бездна вопросов, на которые необходимо искать ответа самому и, возможно, переворачивать вместе с привычными представлениями всю свою жизнь.

Человек, который отказывался от веры, становился еще опаснее, чем честный фанатик, который отказывался от повседневных номенклатурных радостей бытия; искренний еретик заслуживал более тяжелого наказания, чем тот, кто просто не выдержал искушений и вульгарно украл. И следовательно, нужна была в определенный момент и жертвенная самоотверженность, воплощением которой для этих поколений руководителей была Великая Отечественная война. Кто-то из них воевал самоотверженно, не из-за угрозы жизни, кто-то осторожно и преимущественно в штабах и тылу, – в конечном итоге, хорошие солдаты никогда не ищут повода для героизма, как салаги, – но все тянули свой воз, и каждый, если бы была потребность, был готов потерять все. Только вот это самопожертвование чем дальше, тем больше становилось такой же далекой и нереальной перспективой, как и горизонты светлого коммунистического будущего.

Горбачев не был единственным представителем нового поколения коммунистических руководителей, которых отметил своим вниманием Андропов, и которые позже стали активом Перестройки. Среди них были первый секретарь Томского обкома Е. К. Лигачев, с которым Горбачев сблизился во время их общей поездки в Чехословакию в 1969 г., первый секретарь Свердловского обкома Б. Н. Ельцин, директор Уралмаша Н. И. Рыжков, руководители КГБ, бывший партработник из Днепропетровска В. Чебриков и давний помощник Андропова В. А. Крючков, бывший исполняющий обязанности завотделом пропаганды, посол в Канаде А. Н. Яковлев, комсомольский работник из Грузии, затем министр внутренних дел республики Э. А. Шеварднадзе и другие. В выдвижении этих кадров андроповского призыва несколько позже принимал участие сам Горбачев, которого Андропов сумел продвинуть на должность еще одного «второго секретаря» ЦК (сначала при Брежневе пару вторых секретарей составляли Суслов и Кириленко, после смерти Суслова – Андропов и, по настоянию Брежнева, Черненко, при Андропове – Черненко и Горбачев). Егора Лигачева с подачи Горбачева Андропов назначил зав. Орготделом ЦК, Рыжкова – в Отдел машиностроения, Ельцина проводил в Строительный отдел ЦК уже Лигачев, а Яковлева Андропов по совету Горбачева вернул из Канады в Москву. Назначение А. Яковлева в Отдел пропаганды ЦК, А. Лукьянова – в Общий отдел, Б. Ельцина – в Московский комитет партии осуществлено уже Горбачевым в 1985 г. и обеспечивало ему руководящие политические позиции в партии и государстве.

Суслов симпатизировал Горбачеву не только как угодливому ставропольцу, но и как ограниченный идейный аскет из старых партийных кадров – преданному молодому партийцу, скромному в жизненных устремлениях. Приблизительно теми же мотивами объясняются симпатии Андропова к очень разным, но одинаково не разложенным коррупцией людям, как Горбачев и Лигачев. Особенно характерна симпатия, которую питали к Горбачеву Устинов и Громыко. В хрущевские времена Президиум ЦК состоял почти полностью из секретарей ЦК – представителей территориальной партийной горизонтали. Вводя в политбюро Громыко, Устинова и Андропова, Брежнев усилил свою элиту вертикалью, специалистами, способными, на его взгляд, на квалифицированные политические решения. Люди из этого круга, а прежде всего Андропов, поддерживали менее зараженных провинциальным кумовством и более профессионально подготовленных руководителей. Туманное ощущение необходимости очищения «партийных рядов» и поиска новых решений находило выражение в этих скромных потугах на кадровые находки.

Михаил Сергеевич Горбачев – человек не просто контактный и в среде партийной элиты – полностью свой, но и человек с сильным характером, здоровой психикой и ясным умом. Последующая история достаточно раскрыла его личные черты, все еще неадекватно оценивающиеся в результате чрезвычайно острых страстей, которые до сих пор вызывает его имя.

По своему психологическому складу Горбачев, как в настоящий момент признают и враги, и сторонники, очень эгоцентричен. Он, по словам бывшего помощника четырех генсеков, умного и циничного Александрова-Агентова, слушает, но не слышит, – вернее, слышит только себя. Это свойство сильных лидеров совсем не тождественно эгоизму, индивидуализму и тому подобное. Горбачев настроен к человеческому окружению очень доброжелательно, способен на искреннее сочувствие. Он не замкнут по натуре, лишен комплексов и склонен, как правило, к доброму юмору, что делает его легким собеседником. Его «Я», тем не менее, смещено, по Фромму, туда, где опасно сближаются оценки истинности с оценками на соответствие относительно собственных целей и стремлений, где ослаблена самокритичность и способность к сомнению в верности принятых предположений, где доминирует желание, которое так коварно выдается за действительность. Однако психика Горбачева поразительно крепкая и здоровая; духовное равновесие достигается мощным действием противоположного фактора – ценностных ориентаций альтруистичного характера, в том числе и общих верований, в ту пору – коммунистических.

Не будучи человеком аскезы, Горбачев лишен животной жизнерадостности примитивных карьеристов брежневской породы, он был выше их относительной чистоплотностью, нормальным образованием и искренней увлеченностью делом. На его будущего помощника Черняева произвело большое впечатление то, что во время их общего пребывания в Бельгии секретарь Ставропольского крайкома мало обращал внимания на окружающую зарубежную реальность и все время был поглощен делами и перспективами родного края. Вся энергетика личности, вся инерция воли и порядка направлена была на высшую ценность, которой для него тогда были перспективы увеличения надоев и центнеров. Об идеологии своей политики он мог говорить бесконечно, чем позже вызывал все большую ярость членов политбюро.