– Нужно выпить, – прошептал Перри. – И немного времени, чтобы выяснить, в чем дело.

Он развернулся, поехал в обратном направлении и не останавливался до тех пор, пока не поравнялся с «Уоштиноу-пати-стор». Телефон-автомат оказался свободным, но в кои-то веки ему не нужно было никому звонить и ни на кого смотреть. Перри быстро сделал необходимые покупки и вышел.

Неуклюжей шаркающей походкой Перри переступил порог квартиры с двумя бутылками «Дикой индейки», одна из которых была уже наполовину пуста.

Перри спокойно поставил бутылки на кухонный столик, затем прошел в ванную. Пол был покрыт засохшими кусками рвоты и пятнами запекшейся крови. В ванне стояла вода – до трех дюймов воды, – спокойствие которой нарушалось редкими каплями, падающими с наконечника душа. Слив был забит многочисленными кусочками оранжевой кожи. Более мелкие частицы плавали на пенистой поверхности.

Перри не подумал об этом, когда принимал душ. Оранжевая кожа, видимо, сама облупилась. Рукой он дотронулся до ключицы, проводя пальцами по отвердевшим очертаниям треугольника. Теперь его края были более ощутимы. Голубизна треугольника стала более отчетливой.

Перри вернулся на кухню, схватил вилку, потом нож; глаза, как в прошлый раз, остановились на куриных ножницах с толстыми лезвиями. Он умирает. А еще столько всего нужно сделать и испытать! Он никогда не увидит Германию, никогда не сможет попробовать себя в глубоководной рыбалке, никогда не посетит Аламо и исторические достопримечательности колониальной Америки. У него никогда не будет детей.

Впрочем, не так уж все плохо. Он прожил полноценную жизнь. Первым в семье стал посещать колледж. Играл в первом дивизионе Американской футбольной лиги, его показывали по ESPN[14], он осуществил мечту детства и сыграл в присутствии 112 000 беснующихся фанатов. А главное, Перри избежал жестокой судьбы отца. Он переступил через окружение, через наследие, боролся и выцарапывал собственный путь к самоутверждению.

Но ради чего? Ради ничего, вот в чем вся штука.

Перри уселся за кухонным столом, положил нож, сделал длинный глоток из полупустой бутылки. Вкус был ужасный, жидкость обожгла горло, однако эти ощущения едва запечатлелись в его мозгу. Он пил виски, словно воду. Алкоголь клокотал в голове. К тому времени, когда Перри опустошил бутылку, он понимал, что изрядно набрался. Он опустошен и уничтожен.

И он не почувствует боли!

К глазам подкатились слезы отчаяния. Как несправедливо!.. Но плакать нельзя. Отец не прослезился в течение всего времени мучительной раковой пытки, и раз уж вытерпел отец, то и ему, Перри, не пристало проявлять слабость.

Он почувствовал головокружение и покалывание в пальцах ног. Мысли, расплывчатые и вязкие, как сироп, смешались. Он посидел еще несколько минут, сдерживая накатывающиеся слезы, пока алкоголь уверенно прокладывал путь в его воспаленный мозг.

Перри схватил нож.

Лезвие составляло в длину почти десять дюймов. Мерцающий свет люминесцентного потолочного светильника чертил замысловатые фигуры на стенах. Когда Перри готовил говядину или курицу, то острым разделочным ножом без особого труда разреза́л сырое мясо.

НЕТ НЕТ НЕТ

Наверняка нож отлично подойдет и для человеческой плоти, особенно для кожи над голенью.

В глазах помутилось. Перри вдруг осознал, что собирается резать собственное тело. Нет, не собственное – то, что в нем было чужим, инородным.

НЕТ НЕТ НЕТ

Видимо, он умрет. Что ж, так тому и быть, зато он покончит с ненавистными треугольниками. Настало время Большой Шестерке лишиться одного из своих членов… Перри громко рассмеялся, допил остатки жидкости из бутылки и удобнее взял нож. Джинсовая ткань легко поддалась острому металлу. Через несколько секунд штанина была разрезана вдоль, свисая неровными полосками вниз и обнажив колено и голень.

Перри поднял ногу и положил на кухонный стол. В голове шумело и жужжало, будто рядом кружился рой разъяренных пчел. Он знал, что если не начнет действовать немедленно, то вскоре окажется уже ни на что не способен.

Пора.

НЕТ НЕТ НЕТ

УБЕЙ

Перри попытался успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов, и ткнул в треугольник вилкой. С момента последнего осмотра никаких изменений не произошло.

– Хочешь убить меня, приятель? – процедил Перри сквозь зубы. – Нет уж, дружище, это я сейчас убью тебя.

Он надавил вилкой достаточно сильно, чтобы удержать треугольник на месте. Три зубца сделали глубокие зазубрины в голубоватой коже.

Лезвие ножа было усеяно пятнышками ржавчины. Перри никогда раньше не обращал на них внимания. Заметил лишь сейчас. Неожиданно он обнаружил на ноже множество интересного: зазубрины на ручке, серебряные заклепки, крепившие удобную деревянную рукоятку к лезвию…

Перри сделал первый надрез, до конца не отдавая себе отчета в том, что происходит. Горячая пульсирующая кровь окрасила голень, растекаясь по столу и забрызгивая белый линолеум. Перри услышал звуки кровавых капель до того, как ощутил боль – резкую, но далекую, – как будто эту боль показывали по телевизору, а он, свернувшись калачиком, лежал на диване под пушистым одеялом с баночкой холодной «колы» в одной руке и пультом дистанционного управления в другой.

НЕ УБИВАЙ НЕТ ПОЖАЛУЙСТА

НЕ УБИВАЙ

Перри почувствовал себя в режиме автопилота, наблюдая за собой как бы со стороны, словно зритель. Кто знал, что выльется столько крови? Из-за ее обилия трудно было рассмотреть края треугольника, и все-таки Перри еще сильнее надавил на вилку, приставил лезвие ножа перпендикулярно коже и сделал еще один быстрый надрез. Со стола на пол брызнул новый фонтанчик крови. Боль теперь не казалась такой уж далекой, вовсе нет. Пытаясь взять себя в руки, Перри заскрежетал зубами; очень хотелось завершить начатое.

Кровь потихоньку капала с металлического лезвия на руки. Потом он отчетливо расслышал стук капель о пол.

– Ну, как ты себя чувствуешь, маленький ублюдок? – медленно проговорил Перри. – Каково тебе? Нравится? Хотел убить меня? Не-е-т уж, это я тебя убью. Тебя надо как следует проучить.

Он решил сосредоточиться на следующей задаче. Несмотря на изрядное опьянение, руки все-таки сохранили твердость.

НЕ УБИВАЙ ПОЖАЛУЙСТА НЕТ

НЕ УБИВАЙ

Лицо Перри сморщилось. Что-то щелкнуло в глубине его мозга, какой-то обрывок сна, пытающийся расшевелить ночные тайны. Он неистово затряс головой, а потом вновь уставился на окровавленные вилку и нож. Второй разрез оставил на месте одну из сторон треугольника, словно дверную петлю, – Перри просунул лезвие под угловатый кусочек ткани и перевернул, как окровавленный кусок бекона.