На третьи сутки базирования в Зеленом нам пришлось поспешно возвращаться в свои Косьяновские хутора. Что ж, война есть война… На всех машин в эскадрилье уже не хватало. С разрешения командира полка я беру, буквально вталкиваю, в фюзеляж своего самолета пилотов Попко и Карпова, и улетаем вместе с последней группой, которую ведет Сергей Иванович Подорожный.

На малой высоте следуем вдоль переднего края. Зенитки противника тут же открывают огонь. Отойдя подальше от линии фронта, замечаем, что нас преследует какой-то истребитель, но чей – наш или вражеский – не ясно. Выполнить резкий маневр с таким необычным грузом в фюзеляже я не решаюсь – боюсь за товарищей. Поэтому отворачиваю в сторону и в преследователе узнаю «яка», наверное, отбившегося от своих в бою.

Под нами Днепр, и опять заминка с моей машиной. Сергей Иванович сбавляет скорость полета, а для меня ее уменьшение довольно-таки опасно. Невольно оказавшись впереди, я подворачиваю самолет в нужном направлении. Вскоре мы выходим на реку Ворсклу, и я занимаю свое место в строю.

После посадки к моей машине вместе с Подорожным подошел инженер дивизии полковник СП. Пирогов. Увидев, как из фюзеляжа самолета выползают Попко и Карпов, Сергей Петрович сухо спросил:

– Все? Или еще кто будет? Что тут ответить?..

– Все, товарищ инженер!

– Товарищ Евстигнеев, это уже вне границ всяких норм и армейского порядка. Такого еще не бывало. Вас следует наказать.

– Да они «безлошадные». Не оставлять же пилотов там… – делаю я неуверенную попытку оправдаться.

На помощь приходит командир полка:

– Сергей Петрович, секите мою голову. Он сделал это с моего разрешения.

Инженер уже совсем другим тоном спрашивает:

– А как вела себя машина на посадке?

– Нормально. На планировании держал скорость несколько больше заданной, но рекомендую еще увеличить.

– Рекомендую! – возмущается Пирогов. – Да вы что, истребитель собираетесь превратить в транспортный «Дуглас»?

Когда Подорожный с инженером дивизии ушли, Попко не на шутку огорчился:

– Из-за нас командиру досталось…

– Миша, – возразил я, – Пирогов – человек добрый! С понятием. Видел и не такое. А нам дай волю, откаблучим – будь здоров! Поругал справедливо, за дело.

Итак, за время участия полка в битве за Днепр я выполнил 55 боевых вылетов, провел 23 воздушных боя и уничтожил 16 самолетов врага. Здесь, в Косьянах, меня наградили орденом Суворова III степени. И теперь, обращаясь ко мне, наш начштаба Яков Евсеевич Белобородов непременно и подчеркнуто любезно выговаривал мне новое «звание»: «товарищ суворовский кавалер», «суворовский кавалер Евстигнеев»… Он боготворил Александра Васильевича Суворова и получение мною ордена с изображением великого полководца считал заслугой всей части и предметом своей личной гордости.

Что верно, то верно – начальник штаба умел быть счастливым, если в полку все шло нормально, а люди росли и мужали.

Войска нашего фронта перешли к обороне. Боевые действия полка затихли. Мы решили использовать временную передышку для перегонки поврежденных в боях самолетов в ремонт, а также для выполнения тренировочных полетов с молодым пополнением и теоретических занятий со всем личным составом части.

Поздняя осень напоминала о себе все настойчивее. Погода часто портилась – туманы, низкая облачность, мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый снег, а потом снова – туманы, туманы…

Теоретические занятия утомляют и раздражают: нет привычной напряженности, боевого возбуждения перед вылетом. Пилоты посматривают в небо, надеясь увидеть хотя бы маленькое оконце – предвестник временного прекращения ненастья. Техники и механики, наверное, в сотый раз проверяют – на глаз и на ощупь – каждую деталь, каждый винтик.

6 ноября узнаем об освобождении столицы Украины. Киев снова наш! После двух с половиной лет фашистского рабства столица Древней Руси вздохнула радостно и свободно.

Счастье наше было несказанным. А многие ребята ходили именинниками – у одного в Киеве сестра, у другого – тетка или какой-либо дальний родственник, некоторые там учились или работали. Узы родства, братства, товарищества… Настроение у всех боевое. Жажда сражаться с врагом – в душе и на устах каждого.

Хотя погода по-прежнему неважная, я поднимаюсь в воздух на облет «лавочкина». Над аэродромом выполняю каскад фигур высшего пилотажа. Начал с горизонтальной восьмерки – глубоких виражей. Когда убедился, что машина исправна, мотор не подведет, – перешел на перевороты, петли Нестерова, полупетли, боевые развороты… словом, делали все, что могли, я и машина.

Начштаба Белобородов, как после рассказывали мне товарищи, находившиеся у командного пункта в качестве болельщиков, просил командира полка прекратить этот полет:

– Ведь разобьется! Это просто хулиганство! Подорожный, посмеиваясь, смотрел в небо. А когда я проходил над КП на высоте 50 метров и крутил бочки, начштаба не выдержал. Шариком скатившись в землянку, он через несколько секунд пулей выскочил оттуда с ракетницей – куда девалась его пресловутая тучность, полнота! – и дал два выстрела, зло посмотрев на окружающих:

– Грохнется человек! А они, это самое, ржут! Командир спокойно убеждал:

– Яков Евсеевич, никакого тут хулиганства нет. Кириллу пилотаж разрешен. Правда, высота для бочек не оговаривалась. Воспользовался ваш кавалер. Но он знает, что делает. В бою не такие кренделя приходится выписывать – ничего… А молодежь понимает, что это не всем дозволено: для такого нужен большой опыт и мастерство.

Полет в зону закончен. После посадки меня встречает Белобородов. Лицо его неузнаваемо. Оно впервые, сколько я знал Якова Евсеевича, выражало нескрываемый гнев.

– Ты что, это самое, очумел? Не соображаешь? Да твои летчики завтра же будут творить черт-те что!

В подобных случаях, по опыту знаю, полезно и необходимо просто помолчать, а я ведь любил этого толстяка искренне и, как теперь понял, почти по-сыновьи. А тогда сделал попытку разжалобить:

– Товарищ подполковник! Да захотелось встряхнуться: засиделись мы, закисаем без настоящего-то дела!

– Вы слышали? Кавалер размяться захотел. Повеселить нас вздумал. Я вам – начштаба! – Белобородов обвел нас строгим, не терпящим возражений взглядом. – На-чаль-ник штаба, а не потатчик! Запомните!

Мы ничего не забывали, но молодость, пусть и фронтовая, брала свое.

В конце ноября мы провожали Якова Евсеевича на Белорусский фронт на должность начальника штаба дивизии (странный и парадоксальный поворот судьбы: с августа сорок четвертого по июль сорок седьмого года он возглавляет кафедру… Харьковской государственной филармонии, а через год уходит в запас).

К исполнению обязанностей начштаба полка приступил заместитель Белобородова Николай Парфентьевич Сумин, вдумчивый и добропорядочный офицер. Работать с ним было легко и приятно. Невысокого росточка, российской души человек – веселый и находчивый, – он в минуты волнения слегка заикался. Но когда Сумин брал в руки баян, инструмент и исполнитель становились единым целым, и песня лилась широко, свободно. Играл он и пел про дважды знаменитую Катюшу – девушку и гвардейский миномет, про Волгу-речку, про священный Байкал. Такие люди в военное время – ценность бесконечная.