Вскоре к нам пожаловало высокое начальство – генерал ИД Подгорный и полковник В.И. Зиновьев, исполняющий обязанности командира дивизии. Долго ходили они по аэродрому, ковыряли носками сапог комья плодородной земли, насквозь пропитанной влагой. Возмущению их не было предела.

– Мы прохлопали, а вы не подсказали, что пора отсюда убираться!.. В ваших бодрых донесениях ни тени беспокойства…. – с тяжелой обидой упрекал комкор.

– Вся вина на мне лежит, – глухо говорил Ольховский и утром, когда комэски собрались на командный пункт, предложил мне слетать для проверки годности аэродрома к работе: – Тебе не привыкать к передрягам. Попробуй, Кирилл. Только прошу, если почувствуешь неладное, взлет сразу же прекращай!

– Понятно. Сделаю! – весело прозвучало в ответ, а в голове пронеслось: «Легко сказать…»

Всей летной братией идем на аэродром (технический персонал уже там), выбираем место посуше. Техники с механиками выкатывают истребитель со стоянки, я сажусь в кабину, запускаю мотор и начинаю разбег.

Самолет на вязком грунте неузнаваем: набирает скорость неохотно, и я не спешу поднимать хвост машины. Газ дан уже по защелку, на полную мощность мотора, но машина не отделяется от земли. Приближается граница взлетно-посадочной полосы. Дальше село, хаты!.. И взлет прекращать уже поздно: выкачусь, окажусь в овраге.

Начинаю подбирать ручку управления на себя, чтобы помочь истребителю отделиться от аэродрома, а его засасывает грунт, тянет на нос. Наконец «лавочкин» не отходит, а прямо-таки выскакивает из грязи, словно пробка из воды, и повисает в воздухе. Скорость маленькая, и самолет с легким покачиванием с крыла на крыло – кажется, очень медленно – проходит над крышами домов.

Первая радость и первая оценка взлету – пронесло! Я вновь в родной стихии, чувствую себя свободно и раскованно. Вытираю со лба пот, выступивший от чрезмерного напряжения, и думаю: «Взлет-то произвел, а впереди посадка в сплошную грязь. Слетаю-ка на передний край, коли вырвался в небо: семь бед – один ответ».

По радио передаю:

– Полоса непригодна!

Командиру полка и без доклада ясно, что непригодна, и он говорит:

– Уходи в Кировоград – там хорошая полоса. О посадке сообщи.

– Схожу к линии фронта, вернусь, и тогда посмотрим, что делать, – отвечаю я Ольховскому.

В районе расположения КП переднего края высота нижней кромки облаков метров 300, снегопад, видимость плохая.

Надо скорее возвращаться. С командного пункта запрашивают:

– Маленький, почему один болтаешься?

– Пришел посмотреть, что тут делается, – отвечаю, – а то наши ребята засиделись без дела!

Передний край дружески информирует:

– У нас тут тишь да гладь. Иди домой. Здесь уже все разделано под орех.

И вот я над своей точкой. Передаю командиру:

– Что я буду делать в Кировограде – сидеть, как неприкаянный. Не перевернулся на взлете, авось на посадке не скапотирую. Рискнем! Доведем пробу до конца.

– Давай. Пробуй… – раздается в наушниках голос. – Только повнимательней!

И я иду на посадку. Недалеко от посадочных знаков замечаю трактор, крытую машину, нашу «санитарку». В момент касания земли тремя точками «лавочкина» потянуло на нос. Удерживаю самолет от капота ручкой – полностью выбираю ее на себя, как говорят в авиации, «до пупка». При попадании на более твердый грунт машина поднимает нос, а как только колеса начнут зарываться в грязь, он опускается. Так, кланяясь, покачиваясь, приближаемся к концу пробега. Гаснет скорость, вместе с ней и эффективность рулей – сразу же увеличивается вероятность капотирования. В конце полосы грунт совсем мягкий, и Ла-5 все же ткнулся носом в землю. Перевернуться на спину сил уже не хватило.

Быстро отстегнув привязные ремни, я выскакиваю из кабины и гляжу на задранный в зенит хвост «лавочкина». Санитарная машина уже затормозила рядом, в ней – целая аварийная команда. Мигом перебрасываем фал через хвост и, поддерживая фюзеляж, ставим самолет в нормальное положение. Три лопасти винта загнулись в бараний рог…

О результатах нашей «пробы» пришлось сообщить в штаб дивизии.

2-й Украинский фронт двинулся в направлении Первомайск, Кишинев и погнал фашистов такими темпами, что истребительная авиация едва успевала перелетать с одного аэродрома на другой, чтобы быть поближе к передовой.

Командование полка принимает решение использовать для взлета проселочную дорогу. Батальон аэродромного обслуживания укатывает грунт по обочинам, расширяя ее до минимально необходимых размеров, чтобы только боевые машины смогли подняться. День и ночь трактор лязгает госеницами, таская за собой самодельную волокушу из скрепленных, как плот, половинок телеграфных столбов с грузом. Наконец плотность новой полосы признается пригодной для взлета, и утром полк уходит на полевой аэродром Станиславчик (Ротмистровку).

Запомнился такой забавный эпизод, связанный с этим перебазированием. После взлета первой машины из кустов, что росли у начала полосы, раздались звуки марша. Это музыканты из духового оркестра батальона – несколько труб и барабан – решили таким образом проводить нас на новую точку.

Удивление командира полка Ольховского вмиг перешло в ярость:

– Вы что, заживо нас хороните?

Увидев быстро шагающего к ним богатыря с поднятыми вверх кулаками, «провожающие» тотчас прервали грустную мелодию и поспешно ретировались.

Вырвавшись из плена весенней распутицы, наш полк сразу же приступил к боевой работе. Мы ходили группами по четыре-шесть самолетов, на расстояния до 150 километров. Наша эскадрилья дважды сопровождала «илы» к Первомайску и столько же на разведку отступающих войск противника, переправ и оборонительных рубежей противника на западном берегу реки Западный Буг. Два других подразделения испытывали нагрузку не меньшую, чем мы. В первом вылете наша шестерка завязала бой с «мессершмиттами». В один из моментов схватки молодой летчик Алексей Амуров пошел на вертикаль за «сто девятым», но запас скорости у него был мал. Вижу, дело грозит бедой.

– Кончай погоню! Сваливай машину на крыло и уходи под свои самолеты! – предостерегаю пилота.

Но где там! «Вцепился» парень в фашиста, как черт в сухую грушу: отстает от него, а погоню не прекращает. И случилось то, чего я боялся: когда Алексей завис в верхней точке без скорости, «мессер» развернулся и, не обращая внимания на мой огонь, ударил по «лавочкину» Амурова почти в упор, как в учебном бою по мишени… Свалившись на крыло, машина пошла вниз. Нет, думаю, фашист проклятый, с молодым разделался, но посмотрим, что запоешь сейчас…

«Шмитт» пикирует, я – за ним. Как только гитлеровец начал выходить из угла пикирования в надежде, что я отстану, бью по врагу из пушек! Самолет его горит и падает к земле.

Бой заканчивается. Одного из наших нет: ясно – Амурова… В такую погоду он вряд ли найдет свой аэродром, заблудится и в лучшем случае сядет где-нибудь в поле.