А как завидовал Монтейн Мергусу! Он ворвался в его жизнь, подавляя растерянного деревенского мальчишку своей самоуверенной щедростью. Да, Мергус мог себе позволить подобрать из грязи нищего бродяжку, приволочь его в Столицу – и бросить его там, сразу выбросив из головы его имя. Зачумленные больше значили для него, чем подросток, на которого он небрежно прицепил кличку Монтейн.

Сертану завидовать было совсем просто. Он был примерно тем, чем стал бы Монтейн лет через десять, если бы ему сильно повезло. Такое вот практически вероятное благополучное будущее. От которого тошнило уже сейчас – от всех этих карт и игорных залов.

А то будущее, которого Монтейн себе желал, вчера вечером обрубил с концами Тенедос. Раз! – и нет больше у Джессинара Монтейна никакой математики впереди, потому что, оказывается, он к ней не способен. И он хорошо сейчас понимал королей, которые казнили гонцов, приносящих дурные вести. В этот миг он бы убил Тенедоса с легким сердцем, если бы тот стоял напротив него. Убил бы из зависти, из-за того, что Тенедос может быть математиком, а Монтейн – нет.

Говорят, от любви до ненависти один шаг. От зависти до ненависти куда ближе. Вот она – зависть, и вот она – ненависть: такая, что больно в груди.

Да. Сейчас Джессинар ненавидел Гиеди и Мергуса, Сертана и Тенедоса.

А Кали?

Звон отозвался эхом в голове, и Монтейн резко выдохнул, чтобы хоть немного ослабить боль.

Он не мог завидовать Кали, а значит, не мог его ненавидеть.

«Так не бывает, – шепнула на ухо Арафа. – Он же человек, а не бог».

Дело было даже не в том, что Кали богат и знатен. Это бывает со многими. А вот было в Кали нечто, не определяемое словами. Внутренний стержень, что ли? Сразу становилось ясно, что его богатство и знатность, ум и высокая образованность, мягкие манеры и твердый характер, его неявное офицерство и его же известные всей Столице развлечения – все это неспроста, все скреплено этим стержнем в единое целое. Кали был человеком, которому было дано многое. Но ведь кому больше дано – с того больше и спрос. Что с Кали спросят многое – в этом Монтейн не сомневался. Он обязательно станет кем-то выдающимся, если не погибнет сегодня. Имперским канцлером, например. Или регентом.

Или Хозяином Арафы.

Да. Это он должен стать Хозяином Арафы, вторым лицом в Империи, его к этому подготовило высокое происхождение и воспитание. Нет, Гиеди, Мергус, Тенедос и Сертан – тоже весьма достойные люди. Но Арафы они недостойны. Ибо Арафа прекрасна.

А Монтейн был никто. Судьба ничего не дала ему, но она же и ничего с него не спрашивала. Вот это бесило сейчас Монтейна, однако ненависть его была бесплодна. Ну что, что можно спросить с Монтейна? С невежды и неумехи? Он разве что на пушечное мясо сгодится – что с него спрашивать?

Ага.

Вот кто мы – Команда Арафы: просто мясо. Мясо, которое после третьего удара колокола ринется в бой. Безмозглое, бесчувственное, не боящееся ни боли, ни смерти. Куклы Арафы. Опасные куклы прекрасной Арафы. Которую надо победить, чтобы она почувствовала, кто ее хозяин.

Мы нужны, чтобы Хозяином Арафы стал самый достойный.

Мы – мясо.

Он шагнул вперед, боясь, что не успеет, и швырнул в сторону палаш, звон которого о камень пола влился в затухающий гул колокола.

– Я не буду!.. – выкрикнул он, поборол спазм, стиснувший горло, и отошел в сторону, ни на кого не глядя, чтобы не мешать.

В ушах гудело, но он все твердил и твердил про себя: «Прости, Арафа, я тебя люблю, но лучше смерть, чем стать твоей куклой. И пусть Кали будет легче победить. Пожалуйста».

Кто-то налетел на него, схватил за рубашку, яростно комкая ткань:

– Ты… ты…

Он махнул руками, пытаясь высвободиться из захвата, но рубашку уже отпустили. Кали отступил от него, глядя в лицо Монтейну совершенно безумными глазами:

– Я ни на секунду не допускал, что это будешь ты!.. – выдохнул он. Из его носа капала кровь: не то Монтейн задел, когда бестолково взмахнул рукой, не то просто так, от волнения.

Монтейн оглянулся. Никто не дрался.

Команда Арафы стояла совершенно неподвижно, будто изготовившись к бою. Куклы. Болванчики. Истуканы. Ни единой мысли на каменных лицах.

Команда Империи, забыв о дуэли, медленно подтягивалась к Монтейну. Или к Кали. К обоим.

Монтейн все еще ничего не понимал. Он тряхнул головой, будто пытаясь вытрясти из ушей остатки колокольного гула, но вдруг понял, что это не колокол и даже не в голове шумит: где-то в отдалении гудели боевые рога.

– Что? – растерянно спросил Монтейн подошедшего Арлана.

– Дуэль окончена, – сказал тот. Как обычно – донельзя скучным голосом. – Поздравляю вас, владетель.

– Владетель?

– Дуэль заканчивается, как только один из представителей Арафы прекращает бой. Он и становится Хозяином Арафы.

– Кто-то из Команды Арафы? – переспросил Монтейн. – Не Империи?

– Хозяин Арафы должен иметь связь с Арафой, – сказал Арлан. – Но он не должен быть ее марионеткой.

Монтейн посмотрел на воинов Арафы – все еще застывших, словно изваяния. Вот на что было страшно смотреть. Но, похоже, самого страшного он не смог бы увидеть. Потому что стоял бы сейчас, как и они. Или, вернее, сражался бы, утратив волю и рассудок.

– Они так и будут стоять? – спросил Монтейн.

– Прикажите Арафе, она их отпустит.

– Пусти, – сказал Монтейн Арафе.

«Изваяния» в один момент зашевелились, переглянулись и пошли к выходу, старательно не глядя на остающихся в зале.

– Что с ними будет теперь? – спросил Монтейн.

– Ничего. Разъедутся по домам. Только потом не приглашайте их навестить Арафу. Это может плохо для них закончиться.

– И никто мне ни слова не сказал, что нужно просто отказаться от боя… – проговорил Монтейн.

– Я говорил, – сказал Мергус.

– И я, – добавил Сертан, – а толку?

– Я тебе вчера это три раза говорил. – Кали снял с себя рубаху, забрызганную кровью, и теперь осторожно утирал ею нос. – Ты просто не слышал. Арафа тебя хорошо контролировала.

– Мне… трудно… поверить… – медленно проговорил Монтейн. – Я – Хозяин Арафы? – Он зачем-то посмотрел на свои руки. Руки как руки, хотя маникюр за последние три дня заметно пострадал. Кажется, он и ногти грыз, а уж, казалось бы, давно привык держать себя в руках. – Почему я?

– Если б кто-то знал почему… – буркнул Кали. Он хмуро осматривал свою рубашку и снова прикладывал изрядно помятый и замусоленный батист к носу. Кровь не унималась.